Иван Дорба - В чертополохе

— Благодарю вас, сэр, я постараюсь воспользоваться вашим любезным предложением, но еще не знаю, смогу ли уехать завтра. У меня куча неотложных дел. А можно ли воспользоваться вашей запиской дня через три-четыре? — Алексей глянул на записку — на листке была написана только одна буква К с длинной закорючкой и подумал: «Все же я был прав, предполагая в нем английского разведчика».

— Год дем! [13] Черт возьми! (англ.). Через три-четыре дня записка эта может вам уже не понадобиться, — вспылил директор. — Я ведь ясно вам сказал: уезжайте сегодня или завтра утром! Хотя бы на недельку. А насчет фирмы, как договорились, вы являетесь сейчас главным ее представителем. Старайтесь по мере возможности придержать товары. События, друг мой, надвигаются… как говорят в Библии, «не веси ни дня, ни часа»…

«Значит, Меррилиз знал о том, что немцы будут бомбить Белград шестого, и таинственная буква К своего рода пароль. Надо будет им воспользоваться: пошлю-ка туда Буйницкого с семьей. Но почему англичане не предупредили генерала Симовича, что шестого апреля будут бомбить Белград?»

Наполненный раздумьями, Хованский неторопливо шел по улице Белграда.

2 апреля, утром, на частную квартиру полковника Углешы Поповича, начальника секретной службы Генерального штаба Югославии, к его немалому удивлению, позвонил по телефону посол Венгрии, барон Георг Баках Бесеньи и пригласил заехать. Зная, что иностранным послам запрещено непосредственно общаться с офицерами, а тем более с начальником разведывательной службы, Углеша Попович понял, что произошло нечто чрезвычайное.

Одевшись в штатское, он поспешил в венгерское посольство и прошел без доклада в частные апартаменты посла Венгрии.

— Я подвергаюсь опасности, — предупредил его барон, — встречаясь с вами. Но вы единственный, человек, которому я могу доверить это страшное известие. — Барон нервно прошелся по комнате, потом приблизился вплотную к полковнику, взял его под руку и подвел к окну: — Вы сами понимаете, в каком окружении я нахожусь, — продолжал тихо посол. — Мне стыдно признаться, что вопреки заключенному с Югославией договору наши войска вместе с немцами, итальянцами и румынами пятого или шестого, в эту субботу или воскресенье, перейдут границы Югославии. Шестого же, на рассвете, авиация Геринга будет бомбить Белград.

Углеша Попович схватил невольно посла за руку и заглянул ему в глаза.

— У вас не должно быть причины сомневаться в моих добрых намерениях и в точности моих сведений. Я всегда относился к вашему народу с симпатией и считаю, что наше будущее взаимосвязано, и поэтому хочу как-то помочь Югославии. А теперь прощайте! — И пожал ему руку.

— Прощайте, барон, и верьте, что народы Югославии не забудут, что в самые трудные дни нашли в вас друга, — проговорил Углеша Попович.

— Чувствую, что победа будет не на нашей стороне. Пусть Бог хранит Венгрию и будут прокляты те, кто толкает ее в пропасть, — как бы про себя заметил Георг Баках Бесеньи, и глаза его наполнились слезами.

Убежденный в том, что посол Венгрии говорил правду, Углеша Попович поспешил к начальнику Генерального штаба, генералу армии Петру Косичу. По дороге Попович вспомнил, как был у генерала в феврале и положил перед ним на стол немецкий план нападения на Югославию под кодовым названием «Резерват 1830», который ему передал шеф Интеллидженс сервис на Балканах Роберт Летрбич, и как Косич высмеял его, назвав фантазером и паникером.

Углеша Попович не знал, хотя и был начальником секретной службы Генштаба, что генерал Косич немецкий шпион. И все-таки, когда Косич заявил насмешливо, что полковник поддался очередной провокации, Углеша, недолго думая, отправился к Симовичу. Председателя Совета министров уже неоднократно предупреждали о нападении немцев на Югославию, предупреждали и английское, и американское, и советское правительства, и наконец, югославская разведка.

Человек больше всего боится показать себя трусом, особенно военный, да еще генерал, занявший пост председателя Совета министров! На это срывались люди и поумней! Выслушав Углешу Поповича, Симович назвал заявление посла и полученное донесение военного атташе Югославии в Будапеште провокацией. Он объяснил Поповичу, что нельзя раздражать Гитлера, дать повод Германии начать военные действия.

— Я уже объявил Белград открытым городом, — Симович потряс рукой в воздухе, — а на шестое апреля назначаю свадьбу своей дочери, потому что убежден: никакой бомбежки не будет. — И холодно поклонился.

В два часа дня снова завыли сирены, загудели у причалов пароходы — начался новый налет авиации. Алексей как раз подходил к своему дому. Это было трехэтажное, узкое, словно сплющенное двумя небоскребами здание, на углу Кнеза Милоша и Бирчаниновой улиц, с одной квартирой на каждом этаже. Алексей жил на третьем. Четыре комнаты, кухня, ванная, чулан с потайной дверью, выходящей на балкон, скрытый со стороны улицы углом дома, а со двора гребнем крыши двухэтажного строения. С балкона можно было спуститься на эту крышу соседнего дома-пристройки, проникнуть через люк на чердак, а оттуда сойти по лестнице во двор.

На втором этаже этого строения жил служащий фирмы «Сименс», русский эмигрант, член НТСНП Граков, на первом была мастерская и квартира его товарища и тоже члена НТСНП Черемисова. При всей их непохожести это были давно испытанные и проверенные Алексеем люди. Александр Граков с юных лет сохранил кличку Грак; художественная натура сатирического склада, он таскал повсюду в одном кармане блокнот, в другом — цветные карандаши. Появляясь в любом месте, обычно в спортивном костюме, в гольфах, он раскуривал трубку и, поддерживая сквозь зубы беседу, открывал блокнот и начинал рисовать портрет собеседника, иногда изображая его смешной карикатурой. Человек с острым умом, знающий европейские языки, Граков был ценным помощником Хованского, он мог быть «своим парнем» в любой среде. Георгий Черемисов, хотя и не отличался ни талантом, ни красотой, — смуглый брюнет среднего роста, с крючковатым носом, с маленькими карими глазами и высоким лбом — был физически крепок и внешне очень обаятелен. Поверив однажды в Хованского, он стал ему настоящим другом. Его дядя, известный донской генерал Черемисов, во время Гражданской войны командовал дивизией и потому не препятствовал племяннику вступить в ряды Добровольческой армии. Георгий воевал в отряде героя и пионера Белого движения полковника Чернецова, потом у Корнилова, Деникина и, наконец, Врангеля. Дважды был ранен и получил два Георгиевских креста.

Недоучившийся однокашник Олега Чегодова по кадетскому корпусу, круглый сирота, волею судьбы попав в Югославию, Жора Черемисов, поработав в мастерской, получил квалификацию лудильщика, при содействии Алексея открыл паяльную мастерскую и вскоре стал одним из самых надежных и верных помощников Алексея. Правда, у Жоры была слабинка, от которой он не мог и не хотел избавиться: в субботу, после обеда, он часто в одиночку или в компании отдавал дань Бахусу, а после второй или третьей рюмки начинал под гитару петь. При слишком большой дозе хмеля он впадал в меланхолию и отдавался грустным донским песням, периодически произнося: «Кости мои по Родине плачут» или: «На Руси не все караси, есть и ерши», или: «Всякому мила своя сторона»… И заканчивал: «Ка-рамба!».