Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [с иллюстрациями] [Странный человек + Гром победы, раздавайся]

Грубый, хищный, чужой, подумала она.

И вдруг, неожиданно для самой себя, наврала:

— Это произошло случайно. По недоразумению. Я заваривала чай, а болван Романов взял да зажег красную лампаду. Захотелось ему пущей интимности…

Ужаснулась: что я несу? И замерла — вот сейчас он скривится на слово «интимность» и наконец спросит.

Но Опанас упустил свой последний шанс.

— Холера! Всего не предусмотришь! И Нимец решил, что это сигнал? Понятно. Что было потом?

— Русский вышел во двор, до ветра. Я всё еще с самоваром возилась… Вдруг — выстрелы. Два.

— Я их слышал.

— Романов решил, что на него накинулся какой-то мой воздыхатель. Из ревности. Я не перечила. Да, говорю, ходил за мной полоумный какой-то, проходу не давал.

— И он поверил?

— Почему нет? Разве я не способна внушать безумную страсть? — Она улыбнулась презрительно — презрение адресовалось Опанасу, а он и не понял.

— Значит, подпоручик глуп?

— Как пробка. Я ему говорю: спрячь труп, сейчас патруль прибежит. Этот инцидент повредит твоей службе и моей репутации. Знаешь, что он сделал?

— Что?

— Кинул Нимца в отхожую яму.

Опанас только головой покачал.

— А дальше?

— От патруля он избавился быстро. Сказал, что учит меня стрелять из пистолета по горшкам. Показал удостоверение контрразведчика — они ушли.

— Буффонада какая-то. Но выстрелы были давно, в третьем часу ночи. Что было после?

— Всё, — с многозначительной улыбкой ответила она. — Всё, чего ты хотел.

Ну-ка, что он на это?

Удивился:

— После убийства у вас хватило куражу на любовные утехи?

Мавка зло рассмеялась.

— Романов так перья распустил. Как же, герой — одолел соперника. Самец-победитель.

Вот теперь он ее поцеловал — деловито.

— Умница ты у меня. Довела дело до конца. Разъяснила ты подпоручика?

— Там нечего разъяснять. Парень он храбрый, ловкий. И кобель первоклассный…

Опанас на это и глазом не моргнул. Ей, правда, было уже все равно — моргнет, не моргнет.

— Но дубина дубиной. Говорю тебе со всей определенностью: этой дурьей башке ни за что не поручат вести важное дело. Исключено.

— Уверена? На сто процентов?

— На двести.

Тут он обнял ее по-настоящему, стал целовать, даже предпринял попытку повалить на топчан, где давеча они предавались страсти.

— Пусти, — сказала Мавка. — А то меня вытошнит.

Он не очень-то и настаивал.

— Бедняжка, что ты вынесла… — У самого глаза прищуренные, смотрят в сторону. О другом думает. — Но это было не напрасно. Теперь русские у нас вот где!

Он потряс кулаком, но его мысль уже бежала дальше.

— Нимца нет. Значит, не будет и обратной эстафеты. По уговору в этом случае пришлют дублера-инспектора, через двое суток. Сидеть без дела я не стану… Скажи-ка, кохана, — Опанас ласково погладил ее по волосам, — а на что, по-твоему, можно взять этого Романова?

— Ты хочешь его завербовать? — удивилась Мавка. — Офицера русской контрразведки?

— Попытка не пытка. — Опанас азартно улыбался. — Раз он способен втихомолку спустить соперника в выгребную яму, да еще хвастлив и глуп… Неплохой материал для вербовки. Что посоветуешь? Ты по Романову теперь специалистка. Деньги?

Она смотрела на него с мстительной усмешкой. Ловец человеческих душ! Попадись на собственный крючок!

— Скорее шантаж.

— Но ты говоришь, он храбр?

— Физически храбрые люди часто боятся мнения окружающих или начальства. У Романова есть начальник, какой-то подполковник, от которого этот болван просто леденеет. Козловский, кажется, — вспомнила она разговор между Романовым и Жилиным в самый первый вечер.

— Так-так, князь Лавр Козловский — начальник фронтового управления. Отличная идея! Ты у меня действительно золото. Теперь я знаю всё, что нужно. Твоя помощь больше не понадобится. И встречаться нам теперь нельзя. Держись от меня подальше, хорошо?

— Хорошо, — согласилась она, подставляя щеку для поцелуя. — Буду держаться от тебя далеко-предалеко.

Когда она выбралась из норы к реке, рассвет еще не начался, но небо на востоке начинало подсвечивать багрянцем. Дул свежий, вольный ветерок.

К себе в хату Мавка возвращаться не стала. Не было там ничего такого, что ей хотелось бы взять с собой.

Она долго шла по берегу, потом поднялась на обрыв и пошла тропинкой через большое темное поле. Чтоб ни о чем не думать, шептала любимые стихи:

— Господи, Вася… Ведь она могла его предупредить! Да наверняка предупредила! Что ты натворил?!

Калинкин нахмурился:

— Кого «его»?

— Банщика! Или другого кого-нибудь, с кем она связана! Я тут сижу, а в это время, может быть…

Романов умолк — не потому что прапорщик сердито перебил его: «Ни с кем она не связана!», а потому что увидел в окно, как из-за угла выходит Петренко. Он выглядел спокойным, даже веселым. Шел к столовой. Некоторое время спустя из-за того же угла показался Слива. Унтер-офицер остановился подле входа в штаб и стал внимательно изучать доску с приказами.

— Марш отсюда! — быстро сказал Алексей. — Живо, живо!

Пухлые губы Калинкина задрожали от обиды.

— Вы не смеете со мной так! Я тоже офицер! Извольте по уставу!

— Да исчезни ты! — шикнул подпоручик. — Жди меня в умывальне! Он не должен видеть тебя со мной!

Когда Банщик вошел в залу, начальник дивизионной контрразведки увлеченно поедал яичницу, прихлебывая чай.

Петренко подошел с приветливой улыбкой.

— Я вижу, у вас свободно. Не возражаете?

— Милости прошу.

Что это значит? Была у него Учительница или нет?

По-прежнему доброжелательно глядя на подпоручика, Банщик сделал солдату заказ:

— Принеси-ка мне, хлопче, кофею. Харч у вас тут поганый, но кофей варить вы умеете.

Солдат, в прежние времена служивший официантом в первоклассном столичном ресторане, изобразил на лице одновременно восторг по поводу похвалы «кофею» и скорбь из-за критики «харча», умудрившись при этом за счет одной только мимики еще и обозначить деликатное несогласие с такой оценкой. Обслуживание в дивизионной столовой было выше всяких похвал.

Прапорщик представился. Пожали руки.

— Я вижу вам тут обструкцию изображают. — Петренко кивнул на соседние столы. — Не удостаивают. Глупый армейский снобизм. Как дети, право. Я ведь был на собрании, слышал. Вы им о важном, а они только и думают: молокосос, выскочка, развоображался. Не любят у нас контрразведку. А из-за предрассудков дело страдает.