Джон Ле Карре - Особо опасен

Слащаво-вежливого Лампиона как кооптированного игрока, хотя и иностранца, посадили за основной стол, но поближе к наблюдателям за соседним столиком, чтобы он мог в случае чего шепнуть Марте на ушко. Слева от Лампиона, хотя и на почтительном расстоянии, оказался Бергдорф: этот щеголь и пижон не выносил физической близости. Через два человека от Бергдорфа сидела женская парочка из берлинской команды по отслеживанию отмывки денег. На этой почве у них случился задвиг, и теперь они семимильными шагами двигались навстречу преждевременной старости, пытаясь решать загадки вроде такой: как банковский перевод десяти тысяч долларов, честно собранных мусульманским благотворительным фондом в Нюрнберге, мог превратиться в пятьсот литров краски для волос, обнаруженных в частном гараже в Барселоне?

Остальные участники были министерского калибра и ниже: два ответственных работника из казначейства, мрачная особь из аппарата канцлера, вызывающе молодой начальник отдела из федеральной полиции и бывший зарубежный издатель одной берлинской газеты, спец по дезавуированию попавших на газетную полосу опасных материалов.

Не пора ли уже начинать? Мор предусмотрительно закрыл дверь и запер на ключ. Доктор Келлер бросил хмурый взгляд на свой мобильник и сунул его в карман. Лампион послал ободряющую улыбку, сопроводив ее коротким:

— С богом, Гюнтер.

И Бахман, с божьей помощью, начал:

— Операция «Феликс». Я полагаю, все присутствующие знакомы с материалами? Экземпляров хватило?

Экземпляров хватило. Все лица повернулись к нему.

— Тогда пусть профессор Азиз ознакомит нас с досье нашего объекта.

«Сначала напусти на них Азиза, а самое трудное оставь на конец», — таков был совет Аксельрода.

Бахман любил Азиза на протяжении вот уже двадцати лет: когда Азиз был его главным агентом в Аммане; и когда Азиз гнил в тунисской тюрьме, в то время как его подельников вздернули на виселице, а его семья скрывалась; и когда Азиз вышел из тюремных ворот на подгибающихся синюшных ногах, босиком, и сел в поджидавшую его машину немецкого посольства, которая доставила его в аэропорт, откуда он улетел в Баварию на новое место жительства.

И он любил Азиза сейчас, когда открылась боковая дверь и Максимилиан, как заранее было условлено, впустил усатого черноволосого человечка в темном костюме, который тихо пересек комнату и занял место на кафедре возле дальнего конца стола. Азиз, бывший шпион, ведущий эксперт координационного совета по подпольным методам джихада… а также по строю мыслей и реальным действиям доктора Абдуллы, своего бывшего сокурсника по Каирскому университету.

Вот только для Азиза он не Абдулла. Для Азиза он Веха. Эту своеобразную кличку когда-то выбрал Аксельрод, смутно намекая на библию всех исламских боевиков — «Вехи на нашем пути», написанную их духовным вождем Саидом Кутубом, пока тот отбывал срок в египетской тюрьме. Голос Азиза звучит значительно, и в нем чувствуется боль.

— Веха — человек Божий во всех отношениях, кроме одного, — начинает он тоном адвоката защиты в суде. — Он настоящий ученый-эрудит. Он истинно набожный. Он проповедует путь мира. Он искренне верит, что применение насилия для свержения коррумпированных исламских режимов противоречит религиозному закону. Недавно он опубликовал новый перевод на немецкий речений пророка Мухаммеда. Перевод превосходный. Лучшего я не знаю. Он ведет простой образ жизни и питается медом.

Никто не засмеялся.

— Веха — страстный медоед. Мусульманскому сообществу известна эта его страсть. Мусульмане любят наклеивать ярлыки. Для них это человек Бога, Корана и меда. К сожалению, у нас есть основания считать, что он также человек бомбы. Это не доказано, но свидетельства весьма убедительны.

Бахман украдкой оглядывает присутствующих. Бог, мед и бомба — неплохое сочетание. Все глаза устремлены на маленького, по-солдатски подтянутого профессора, бывшего друга бомбиста-медоеда.

— Еще лет пять назад он носил костюмы на заказ. Он был денди. Но с появлением на немецком телевидении и участием в публичных дебатах он перешел на более скромную одежду. Ему захотелось привлечь к себе внимание своей умеренностью. Своим воздержанным образом жизни. Это данность. Почему он это сделал, я толком не знаю.

Его аудитория тоже не знала.

— Всю свою жизнь Веха искренне борется за преодоление сектантской раздробленности внутри уммы. За это, по-моему, он заслуживает уважения.

Азиз сделал паузу, вызванную небольшими сомнениями. Если не всем, то большинству присутствующих, полагал он, известно, что под словом умма подразумевается мусульманское сообщество во всем мире.

— Занимаясь фандрайзингом, Веха входил в советы попечителей самых разных, порой враждующих благотворительных организаций с целью сбора и распределения заката.

Азиз вторично окинул аудиторию оценивающим взглядом.

— Закат — это те самые два с половиной процента от заработка мусульманина, которые, согласно законам шариата, следует жертвовать на добрые дела, такие как школы, больницы, еда для бедных и нуждающихся, стипендии для студентов и приюты. Мусульманские приюты. Это его слабость. Ради наших сирот Веха, по его собственным словам, готов странствовать до конца своих дней, не зная сна и отдыха. И за это он тоже заслуживает нашего уважения. В исламском мире много сирот. Сам он тоже с детства круглый сирота, воспитанный в особой строгости школ по изучению Корана.

Последнее обстоятельство, впрочем, имеет свою оборотную сторону, о чем свидетельствует вдруг появившаяся в его голосе жесткость.

— Приюты, должен вам заметить, — это одно из тех мест, где социальные и террористические устремления неизбежно встречаются. Это прибежища для детей мертвецов. В их число входят мученики, мужчины и женщины, отдавшие свою жизнь для защиты ислама, кто на поле битвы, а кто в качестве террориста-смертника. Благотворители не обязаны вникать в конкретные формы мученической смерти. Боюсь, что в этом контексте связи с террористами выглядят неизбежными.

Если бы конгрегация хором прошептала «аминь», Бахман не сильно бы удивился.

— Веха — человек бесстрашный. — Профессор Азиз снова выступал в роли адвоката защиты. — Выполняя свою миссию, он имел возможность наблюдать за плачевным положением своих братьев и сестер в худших, я бы сказал, гибельных уголках мира. За последние три года, рискуя жизнью, он побывал в Газе, Багдаде, Сомали, Йемене и Эфиопии, а также в Ливане, где своими глазами увидел, во что превратили эту страну израильтяне. Однако все это, боюсь, не может служить ему оправданием.

Он делает глубокий вдох, словно набирая в легкие побольше мужества, хотя чего-чего, а мужества, насколько знает Бахман, ему не занимать.