Николай Еремеев-Высочин - Афганская бессонница

Из дальнего угла донесся голос. Даже не голос, а сип:

— Пусть подойдет!

Было ясно, что это относится ко мне. Только суетиться, это мне объяснили, было смертельно опасно. Я увидел свободную койку, разумеется, ближайшую к унитазу, и бросил на нее свой пластиковый пакет со всякими мелочами.

Что делать дальше, я не знал. Поэтому я вытянулся на кровати, забросив руки за голову, и уставился в потолок.

— Я сказал, пусть подойдет! — снова просипел голос из дальнего угла.

Двое парней — «шестерки» хозяина — встали со своих коек и направились ко мне. Один был молодой, очень черный негр с лыжной шапочкой на голове, из-под которой торчали короткие жесткие косички. Такие в фильмах из жизни гаитянских последователей вуду вырезают печень у живого петуха. Второй был постарше, лет тридцати пяти, испанского типа, маленький, но накачанный — борец или боксер. Они подошли ко мне с разных боков кровати, чтобы сдернуть меня оттуда и подтащить к хозяину. Кубинцы вообще очень теплый и симпатичный народ. Но у этих парней, похоже, оба глаза были стеклянные.

Они подхватили меня под мышки — я вырвался и встал в боевую стойку в проходе. «Шестерки» ухмыльнулись.

— Т-т-т-т-т! — укоризненно пощелкал языком испанец.

Негр достал из кармана бритву. Не безопасную, а какой брились до войны — складную, с лезвием сантиметров в десять длиной. Хм, тюремный режим! Бритва просто лежала у него в кармане! Испанец только улыбнулся: он был уверен в своих силах. Боковым зрением мне показалось, что еще несколько человек подались к нам. Я в тот момент был уверен, что жить мне осталось в лучшем случае пару минут.

— Значит, так! — крикнул я, — Вас здесь больше, и я безоружен! Но я утащу за собой на тот свет всех, кого успею!

Когда на тебя собираются напасть несколько человек, три основных правила такие: бить надо первым, того, кто опаснее, и что есть силы — не думая, убьешь ты его или нет. Но ударить первым я не успел. Негр сделал выпад, я подался назад, и бритва сверкнула в сантиметре от моего горла.

Когда меня готовили, я, разумеется, прошел курс рукопашного боя. Нас уже в те времена учили восточным единоборствам типа карате и айкидо. Только пользоваться этими приемами мне не приходилось, и я боялся, что давно все позабыл. Тем не менее я вполне удачно перехватил руку негра, когда она шла назад — это всегда происходит медленнее, чем боевой выпад. Резкое движение, я помнил, по какому вектору, — и бритва упала на пол. Дальше — это уже была чистая импровизация — я заломил руку негра за его спиной и загородился им, как щитом, от атаки испанца. Тот был боксером, и неплохим. От первой серии из трех ударов, которые предназначались мне, негр дернулся и стал оседать. Я не стал отпускать его руку, даже чуть поднажал и с удовлетворением услышал хруст в локтевом суставе. Я не садист, но тогда я действительно был уверен, что меня убьют, и собирался продать свою жизнь как можно дороже.

Испанец приплясывал передо мной на носочках. Он явно был профессионалом и сейчас рад был размяться по всем правилам искусства. Я схватил с койки свой пакет и бросил ему в лицо. Уворачиваясь, он отвлекся на долю секунды, и я нанес ему удар, старый как мир, но неизменно эффективный. Знаете? Изо всех сил между ног! Испанец рухнул, как куль с говном.

Передо мной возникло еще одно черное тело с занесенным кулаком. Но я уже был не я. Я схватил его за плечи и с размаху притянул к себе. Этот прием мне показали в Гаване, и применял я его впервые. Ударная часть моей головы — чуть выше лба, там, где начинают расти волосы, — пришлась, по-видимому, на его нос. Во всяком случае, и у него что-то хрустнуло.

Ко мне двинулось еще трое парней. Я схватил с полу бритву:

— Ну, давайте! Кто следующий?

Я чиркнул ею перед одним, перед другим. Почему я так сделал, не знаю! Наверное, когда-то видел в кино. Испанец поднимался на ноги, и я с размаху, опять что есть силы, двинул его ногой. Боюсь, на этот раз это была голова. Те трое по-прежнему наседали на меня, но я слышал, как кто-то барабанит в дверь. Охранники ворвались в камеру, когда я с бритвой в руке держал круговую оборону, танцуя между трех тел.

Следующие десять дней я провел в карцере. Это был каменный мешок, в котором ночью разрешалось сесть. Но это было то, что нужно, чтобы привести мою нервную систему в порядок, — здесь мне никто не угрожал.

Через десять дней, утром, меня привели в ту же камеру. На моей кровати у унитаза лежал последователь вуду. Рука у него была на перевязи, и взгляд не предвещал ничего хорошего.

— Иди сюда! — раздался знакомый сип из дальнего угла.

Это было уже не «Пусть подойдет!» — обращались непосредственно ко мне. Я двинулся на голос сквозь строй внимательных глаз. С симпатией на меня не смотрел никто. Про испанца я уже знал, что он надолго осел в тюремном лазарете, — у него была внутричерепная гематома.

С кровати стала подниматься огромная темная масса. Ее обладатель сел. Это был двухметровый мулат, который весил килограммов сто пятьдесят, если не больше. Майка, которую он носил, не закрывала даже пупок на его необъятном, покрытом татуировками животе. Это был человек, который вершил судьбами заключенных тюрьмы Сантьяго по закону зоны. Его ласково звали Хуансито, и на его совести был с десяток ограбленных и убитых на воле и неизвестно сколько — здесь.

— Ты ведь студент? — просипел Хуансито. Я кивнул.

— Ты будешь спать здесь, — сказал он, указывая на соседнюю кровать. — Мне ведь даже не с кем поговорить.

У двери послышался шум. Конвоиры, которые хотели посмотреть, какой прием ждет меня на этот раз, разочарованно покидали камеру.

Первую ночь я не спал, вторую практически тоже. Не потому, что рассказывал Хуансито, который открыл для себя мир идей, про Карла Маркса, Фрейда и Махатму Ганди, — я ждал своих убийц. Я не знал еще, что в качестве главного сказочника короля я был неприкосновенен.

Я говорю все это к тому, что тюрьма Талукана меня не пугала. Основной закон выживания я уже знал: если хочешь сохранить жизнь, тебе надо с ней распрощаться. Только если ты считаешь, что ты ее уже потерял, у тебя есть шанс ее спасти.

И все же я бы предпочел нашу камеру в Сантьяго! Там мы спасались не от холода, а от жары.

Знаете, кто мне принес лекарства? Хан-ага! Хороший мальчик пришел проведать меня в мечеть, там ему сказали, что меня увезли в тюрьму, он пришел сюда, пакистанец дал ему денег и велел купить лекарства, что он и сделал. Он рассказал мне эту сложную цепочку, тыча пальцем в пункты на воображаемом плане Талукана, и я все понял. Мне даже хватало слов, чтобы навести справки о знакомых.

— Хусаин жив? Хусаин — хуб, хорошо?

— Хусаин хуб, — подтвердил Хан-ага. Говорить нам особенно было не о чем, но теперь у меня был связной. И, возможно, даже больше, чем связной.