Василий Попов - Чужой след

— За мое, с позволения сказать, пенье. Вы, наверное, думаете: чего ради этот старый ученый козел блеет арию княжича Владимира Игоревича? Он только портит эту прекрасную арию…

— Ну что вы, Тихон Тихонович! — покраснела Надя.

— Конечно, конечно, вы так подумали, — смеялся Качемасов. — Но поймите, что ваш покорный слуга когда-то тоже был молод, носил густые вьющиеся кудри и даже пленял девушек своим слабеньким, но красивым тенором. А горы всегда словно омолаживают меняли я начинаю петь…

Профессор поставил на столик потемневшую от старости серебряную походную чернильницу.

— Что это за таинственная личность, этот самый высокий, Здравников? — спросил он. — Мне показалось, что он не хочет говорить о себе…

Григорий Сидорович медленно набивал из красного, расшитого кисета свою маленькую трубочку-носогрейку.

— Да он из этих самых, Тихон Тихонович, — вполголоса проговорил он.

— Из каких? — не понял профессор.

— Ну, из жуликов-уркаганов… Срок отбывал. Десять лет как будто имел… Освобожден досрочно, за хорошую работу… О своих воровских делах говорить стесняется — видать, совесть проснулась у парня. Я говорил Алексею Павловичу, что брать такого не стоит, а он меня укорил: «Что было — то прошло, человек работать хочет, и мы ему помочь обязаны…»

— Ну что же, Алексей Павлович правильно решил… такого человека нельзя отталкивать…

Профессор достал из рюкзака книги. Его тонкие пальцы осторожно разглаживали чуть смятые обложки и листки.

— Нашли уже что-нибудь новенькое, Григорий Сидорович?

Пелипенко раскурил трубку.

— Нашли, Тихон Тихонович… У истоков Псехи развалины имеются… Адыги говорят, что это аул нартов — волшебных богатырей. И еще пещера есть одна, а в ней каменный крест вырублен…

— Каменный крест? — заинтересовался профессор.

— Да! Сейчас там Алексей Павлович и студент копаются.

— Надо будет и мне там побывать. Как только наладим здесь работы, обязательно туда схожу…

— Да я думаю, что и Алексей Павлович там не даст маху. Человек, видать, старательный, опытный…

— Конечно… Мы с ним уже работали в одной экспедиции. А все же побывать там хочется… Памятники древнего христианства на адыгейской земле — это очень интересно…

Пелипенко зачем-то вновь зажег спичку и поднес ее к горящей трубке.

— Так вы, Тихон Тихонович, уже, значит, знакомы с Алексеем Павловичем? — улыбнулся он. — А я думал, что вы еще и невидали друг друга! Один — из Ленинграда, другой — из Москвы.

— Встречались, и не раз…

Профессор складывал книги в аккуратные стопочки.

— Та-ак! — протянул Пелипенко. — Ну, а о вашем сынке, Тихон Тихонович, так ничего и не известно?

Руки Качемасова дрогнули, и несколько книг упало на землю. Надя возмущенно посмотрела на проводника, но его темно-коричневое, морщинистое лицо было непроницаемым. Профессор нагнулся, поднял книги и бережно положил их на столик.

— Так ничего и не известно, Григорий Сидорович, — подавив вздох, ответил он.

— Я это потому спрашиваю, Тихон Тихонович, что я письмишко вашего сынка нашел, вы его в прошлом году в палатке утеряли… Я после вашего отъезда стал матрац трусить, а оно и выпало…

— Где? Где оно, Григорий Сидорович? — сдавленным голосом выкрикнул профессор, резко повернувшись к проводнику.

— Здесь, со мною! — Пелипенко вынул из кармана брюк потертый бумажник и вытащил из него ветхий, стертый по сгибу лист.

Профессор жадно схватил этот лист, поднес к глазам и, словно обессилев, опустился на койку. Сутулящийся, с потухшим взглядом, он показался Наде как-то сразу одряхлевшим.

— Оно! Оно! — хриплым голосом проговорил профессор, бережно разворачивая письмо.

— Знамо, оно! — сказал Пелипенко. — Разве мы не понимаем, какая это дорогая вещь для родителя — письмо сыновнее… — Он посмотрел на Надю и красноречиво указал головой в сторону выхода. — Идем со мною, барышня! Помоги обед варить, а то наш студент нивесть что наварит…

Надя торопливо, вслед за проводником, вышла из палатки.

— Нехай старик сам с собою побудет! — прошептал ей Пелипенко. — Ведь единственный сын был и пропал на фронте без вести… — Он черными, неласковыми глазами внимательно посмотрел на девушку и вздохнул. — Война проклятая, сколько горя людям принесла… Вот и мои два сына погибли — один на Дунае, другой возле самого Берлина…

Надя сочувственно посмотрела на мрачноватого старика. Лицо его по-прежнему было непроницаемо, словно вырезано из старого дуба.

— Сколько лет прошло, а все не могу забыть… Правда, мне легче, я — в лесу живу, а лес — могучий лекарь всякого горя-кручины. А Тихон Тихонович — человек тонкий, все время на нерве живет… Им тяжелее…

Наде захотелось успокоить, утешить этого сурового, мужественного и сдержанного старика, но он уже подошел к костру и заговорил с Петром Зотовым:

— Ну, что готовишь сегодня нам, кухарь-пекарь?

Студент повернул к нему свое худое, сероватое лицо и ответил:

— На первое — суп с бобами… На второе — бифштекс…

— Хм! С бобами, бифштекст какой-то! — насмешливо передразнил Пелипенко. — А по-нашему, по-простому — суп с фасолью да жареное мясо…

Ложка в руке студента дрогнула, и котелок, висящий над костром, чуть-чуть не перевернулся. Пелипенко ловко подхватил его.

— Вот чертило неловкий! — обругал он студента. — Сказано: поспешишь — людей насмешишь! Этак ты Тихона Тихоновича без обеда можешь оставить! А его беречь требуется, кормить получше — ведь это же такая голова!

— Давайте, Петя, я вам помогу! — предложила Надя.

— Пожалуйста! — студент передал ей ложку. — Повар из меня действительно плохой — я в Москве больше ресторанами обходился…

Костер горел ярко. Язычки пламени прыгали по тонким сухим веткам. Надя помешала суп и попробовала его. Конечно, Петр забыл посолить! Пока она подсаливала суп и переворачивала ломти мяса на сковороде, огонь стал затухать.

— Вот я принес вам еще топлива, — услышала Надя тихий голос.

Виталий Здравников сбросил около костра целую охапку сухих веток. Когда Надя взглянула на него, он смущенно опустил глаза.

— Спасибо! — сказала Надя и подумала: «Чего он прячет глаза? Смущается меня? Во всяком случае к нему следует присмотреться… И Николаю надо о нем рассказать…»

Она посмотрела вслед Здравникову. Тот подошел к рабочим, сидящим около палатки, и, скромно усевшись в сторонке, стал слушать Затулыворота, читавшего вслух газету. Но выглядел он каким-то виноватым, словно напуганным…

Николай Белявин прожил в лагерях уже три дня. Артиллеристы уже привыкли к молоденькому, подтянутому лейтенанту в форме связиста, и лагерях только немногие знали, кто такой лейтенант Белявин. Для большинства он был просто офицером-связистом, одним из испытателей нового аппарата. Каждое утро он присутствовал на учебных стрельбах, участвовал в подведении итогов занятий. Вечерами заходил в клубную палатку сыграть пару партий в домино.