Станислав Гагарин - Контрразведчик

Лопаты звякали о попадавшиеся в грунте камни.

Мужик стоял поодаль и курил сигареты, которыми угощал его штурмфюрер. Фрицевские, конечно, сигареты, но почему б не покурить вдоволь перед смертью.

В трех шагах от него торчал автоматчик, а совсем рядом штурмфюрер, словоохотливый, предупредительный, вежливый такой гад…

Он говорил:

— Поверьте, Сергей Николаевич, мне искренне жаль расставаться с вами, да еще при столь печальных обстоятельствах. За время нашей совместной работы я, честное слово, подружился с вами… Но такова логика борьбы. Жаль, что вы не согласились работать на нас. Наше содружество тогда только б окрепло, а теперь… Теперь, увы, я должен проводить вас на тот свет. И даже могилу вам роют по моему приказу, чтоб мне быть до конца уверенным: я вас лично похоронил. А из могил не встают. Еще сигарету?

— Давай, — буркнул Мужик. — Так это ты тот самый, о котором сообщал Лев?

— Я, Сергей Николаевич, я… Еще б немного, и… Но, как вы сами знаете, правда на стороне того, кто первым нанесет удар.

— И ребят ты убрал?

— Увы, Сергей Николаевич, иначе нельзя… Сутки не прошли, как я пожертвовал двумя гестаповскими агентами. Видите, мы не считаемся с затратами…

— Хватит копать, — оборвал его Мужик, — стреляйте так, благодетели…

— Как можно, Сергей Николаевич, могилку сделаем по первому разряду.

— Больно чисто говоришь по-русски, врал, поди, что немец…

— Чистокровный ариец, Сергей Николаевич. Сын иностранного специалиста, десять лет жизни в России, окончил советскую школу, все приятели мои — русские мальчишки. Потому и в разведку пригласили. — Он улыбался.

— Что-то ты больно развеселился, не к добру это, учти, специалист из России. А еще Угрюмым зовут…

— На характер не жалуюсь. Угрюмый — это конспирация. А настоящее мое имя — Герман. Герман фон Штакельберг. Попадете в рай — привет апостолу Петру, он тезка моего папы. Ну а ежели в ад — поклон Вельзевулу. Мой духовный наставник.

— Это точно, — сказал Мужик. — Наставники у тебя оттуда.

Солдаты перестали копать и полезли из ямы.

— Что? Готово! — крикнул фон Штакельберг.

— Так точно, — буркнул один из солдат. — Туда пятерых таких можно засунуть.

В это время в симфонию идущего на окраинах боя влился звук еще одного сильного взрыва, донесшийся от Лысой Головы.

Мужик поднял голову и заметил в глазах гестаповца замешательство. Герман фон Штакельберг был удивлен взрывом.

Мужик затянулся дымом сигареты. Было уже совсем светло. К штурмфюреру подбежал шарфюрер Груббе и, склонившись к уху, что-то прошептал.

— Что?! — закричал фон Штакельберг. — Не может быть!

Он резко повернулся к Мужику.

— Кто взорвал туннель? Отвечай!

Мужик широко улыбнулся:

— Рванули-таки… Теперь и помереть можно.

Штурмфюрер выбросил руку в перчатке и ткнул Мужика в зубы.

— Был второй заряд? Говори! — вновь закричал он.

— Что это ты вдруг веселость потерял? — насмешливо сказал Мужик, сплевывая кровь. — Не было второго заряда… А вот видишь — рвануло. Что ж не веселишься, Угрюмый?

— Вы правы, Сергей Николаевич, — неожиданно спокойным голосом сказал фон Штакельберг. — Я потерял самообладание. Каким-то неведомым образом вы переиграли меня, но последнее слово за мной. Принимая во внимание ваш выигрыш с туннелем, я окажу вам честь: расстреляю лично.

— Валяй, — сказал Мужик, — не возражаю, хотя честь эта для меня сомнительна.

Ему вдруг стало весело. Грохнули-таки туннель!

— Валяй, — сказал он. — Я готов.

— Поставьте его у края! — крикнул Угрюмый солдатам и вскинул взятый им у шарфюрера Груббе автомат.

— Прощайте, Сергей Николаевич, — сказал Герман фон Штакельберг. — Встретимся на том свете.

Он нажал гашетку «шмайсера» и, почти не целясь, выпустил очередь в грудь Мужика.

Панас Григорьевич Гордиенко взял в руки стакан и поднялся, нависая своим крупным телом над столом, заставленным закусками и графинами с вином.

— За воскрешение из мертвых, дорогой ты мой человек, — сказал он и закрутил головой. — Это надо же такому приключиться!

Сегодня в доме Панаса собрались участники событий, которые привели к такой неожиданной встрече. Юрий Алексеевич Леденев с доктором Ковтуном, племянник хозяина — Федор Курнаков и, наконец, бывший начальник разведки в отряде Щербинина «Красное Знамя» — Сергей Николаевич Миронов, по кличке Мужик.

Жена Гордиенко, веселая, улыбчивая хозяйка, зорко следила, чтоб гости вдоволь ели.

— Признаться, вы здорово ошарашили меня, когда назвали свое имя на «Ракете», — сказал Леденев Мужику. — Хотя я и ждал чего-нибудь в этом роде… Вы уж извините, Панас Григорьевич, что мы так неожиданно представили вам Сергея Николаевича. Это Иван Никитич придумал. Психологический, говорит, эксперимент. А главное в этой истории мне стало понятным, когда мы обо всем переговорили с настоящим Мироновым после встречи на «Ракете».

— А ведь того, другого Миронова, я знал и не догадывался, что это он угостил меня тогда в пещере, — задумчиво сказал Гордиенко. — Вот гад!

— А мне и самому вернули мою фамилию недавно, — заговорил Мужик, — совсем недавно. А до этого я был Юрием Ивановичем Воиновым. Тогда, у ямы, последнее, что я запомнил: бледное — уже рассвело — пламя из ствола «шмайсера». Пламя помнил, а почему оно — не помню. Очнулся уже в госпитале. Хирург мне сказал, что у меня прострелена грудь, пули прошли в сантиметре от сердца. Подобрали меня санитары у края воронки. Наверное, по приказу Штакельберга меня все-таки закопали, а потом рядом упал снаряд, взрывом вытряхнуло из могилы. Взрыв меня и спас, но он же и начисто отбил память.

— Амнезия, — сказал Курнаков. — В результате контузии и сильного нервного потрясения.

— Так и врачи мне объяснили, только положения моего это не облегчило. Не помнил я ни имени, ни фамилии, ни места рождения, ничего… Даже не знал, кто я по профессии. Документов при мне никаких не было. Врачи, правда, сказали, что в бреду я все время кричал: «Взрыв! Взрыв!» Попросили принести руководство по взрывному делу и показали мне. Смотрю — все знакомо. Решили тогда, что был я взрывником. Ну а память пытались вернуть два года. Два года мыкался я по госпиталям, надеясь обрести свое прежнее «я». Не удалось…

— Психика, ставшая tabularasa — «чистым листком», — заметил Ковтун. — Полная амнезия.

— Да, — продолжал Миронов, — так я и странствовал по госпиталям. Медики определили мой примерный возраст, придумали мне имя, отчество, фамилию. На них и оформили новые документы — и с этим было немало хлопот. Конечно, не сразу, но постепенно меня подготовили к тому, чтобы отказаться от мысли излечиться от амнезии.

Я уехал на Крайний Север и стал бродить по тайге с геологическими партиями. Сначала разнорабочим, потом взялся за профессию взрывника. Документов у меня по этой специальности, конечно, не было, но присмотревшись к работе, я понял, что хорошо знаком с делом. Так и пошло. Сдал экзамены и стал взрывать. Иногда в памяти всплывали неясные образы каких-то людей, сцены военной жизни, я понимал, что мне пришлось и повоевать, я обнаружил у себя знания, которых не могло быть у обыкновенного взрывника. Чтоб не было тяжело, я старался не думать о неизвестном прошлом, жил только сегодняшним днем и теми событиями, которые произошли потом, после госпиталя. Но самое странное в том, что мне было совершенно незнакомо мое лицо.