Нисон Ходза - Операция «Эрзац»

Собрав последние силы, чувствуя непрестанный шум в ушах, Разов побрёл в часть. Несколько раз он останавливался, и тогда шум немного стихал, но как только начинал идти, шум в ушах возобновлялся с прежней силой…

В части его встретили Мартынов и Гудимов:

— Мы уж опасались, не накрыли ли вас! А где Мямин?

— Разве он не вернулся? Я думал, он либо в части, либо тяжело ранен.

— В расположении полка он не появлялся. Когда вы последний раз его видели?

— Во время артналёта. Меня отбросило взрывом, а когда пришёл в себя — Мямина нигде не было…

Через неделю, во время разведки боем, Разов исчез. А ещё через день весь полк уже знал, что Разов перебежал к немцам.

Шот допрашивал Разова уже третий раз. На допросе присутствовал офицер военной секретной полиции. Эсэсовец сидел на диване, непрерывно курил, стряхивая пепел себе под ноги.

— Ты повторяешь утверждение, что родился в Пэтерзбурге? — спросил Шот.

— Так точно, господин гауптман. Я родился в Петрограде шестнадцатого января тысяча девятьсот пятнадцатого года.

Шот повернулся к эсэсовцу, молчаливо предлагая ему принять участие в допросе.

— Ответь, — эсэсовец уставился на Разова большими светлыми глазами, — как в Петрограде называлась до революции улица Пролеткульта? — эсэсовец говорил по-русски правильно, без малейшего акцента.

— Малая Садовая…

— Далеко ли от неё находится Итальянская улица?

— Рядом. Только она теперь называется не Итальянская, а улица Ракова.

— Кто такой этот Раков?

— Говорят, какой-то официант… точно не знаю.

— Где расположен Зимний сад?

— Зимний сад? — Разов растерянно заморгал. — Зимний сад? Не могу сказать. Летний — знаю, а Зимний?.. Никогда не слышал…

— Немецкий язык знаешь? — неожиданно спросил Шот.

— К сожалению, нет. Знаю несколько немецких слов, которые употребляются в полиграфии. Все цинкографы и гравёры знают эти слова.

— Известен тебе солдат Мямин? — спросил эсэсовец.

— Известен, господин офицер. Мы собирались бежать вместе, но он исчез во время артобстрела. Боюсь, что он убит.

Эсэсовец усмехнулся.

— Что тебе известно о нём? Он коммунист?

— Нет, он беспартийный. Знаю, что его судил трибунал и разжаловал из офицеров в рядовые… Точно знаю…

— За что его судили?

— Он говорил мне, что сорвал доставку горючего из Кронштадта в Ленинград.

— Почему его не отправили в лагерь?

— Его приговорили к заключению на десять лет. Он должен отбыть их после войны.

— Это есть очень глупой решений, — сказал Шот. — Кто имеет охота воевать, чтобы потом быть много лет в тюрьма? — По привычке он выбивал пальцами по столу дробь. — Мы имеем о вас сведений. Это есть правда, что вы делали печать для прописки в паспорт?

— Значит, Мямин жив, он у вас! — радостно воскликнул Разов. — Только он знает об этом.

— Вы сговорились, — эсэсовец с силой крутанул колёсико зажигалки. Брызнули искорки, но фитилёк не вспыхнул, должно быть, иссяк бензин. — Вы пытались обмануть нас. Мямин говорит неправду о вас, вы говорите неправду о Мямине. Вы оба подосланы, вы — шпионы.

— Господин офицер, я докажу делом! Я знаю не так много, но это может оказаться очень важным для немецкого командования…

— Что ты знаешь?

— Вблизи Колпина расположен большой закомуфлированный аэродром. Ваша разведка его не может обнаружить.

— Что ты ещё знаешь?

— В полковом штабе есть офицер… Он будет работать для немецкой армии.

Шот взглянул вопрошающе на эсэсовца.

— Он лжёт, — сказал эсэсовец по-немецки. — Неужели вам не ясно?

— Я пришёл к такому же убеждению. — Шот обращался к эсэсовцу, но не спускал глаз с Разова. — Что вы советуете?

— Повесить! — отрубил эсэсовец. — Повесить на вашем любимом столбе и тем самым избавиться от всяких сомнений.

— Ваш совет хорош хотя бы тем, что легко выполним. Через час этот субъект будет болтаться на виселице и продолжит свою глупую легенду на том свете!

Оба расхохотались. Глядя на них, Разов улыбнулся, и эта улыбка мгновенно оборвала смех немцев.

— По какой причине ты можешь улыбаться? — опросил Шот.

— Не знаю. — Улыбка ещё не сошла с лица Разова. — Вы смеётесь, и мне стало весело…

Шот и гестаповец переглянулись: очевидно, перебежчик и в самом деле не знает немецкого языка.

Немцы не представляли себе, чего стоила Разову эта улыбка. Он знал немецкий язык в совершенстве. Переходя к врагам, Разов был готов к тому, что ему не поверят, может быть, станут пытать. И всё же, когда он услыхал, что будет казнён, сердце забилось с такой силой, что казалось, его удары гулко отдаются по всей комнате. Но инстинкт самосохранения, тренированная воля подсказали Разову единственно правильную реакцию на зловещие слова немца — улыбаться.

— Какую пользу ты ещё можешь давать нашему командованию? — спросил Шот.

— Господин гауптман, я уже говорил, что могу выполнять любую работу в типографии. Там бы я мог принести большую пользу. Ваши листовки пишутся на неправильном русском языке, и солдаты над этим смеются. Набирая такие листовки, я могу исправлять все ошибки. Могу делать штампы для разных бланков, печати для любых удостоверений, — был бы только оригинал, с чего делать.

— Хорошо. Об аэродроме и штабном офицере показания дашь письменно, — сказал эсэсовец, делая вид, что такая информация не представляет особого интереса. — Как долго ты работал в типографии?

— Семь лет. Я, господин офицер, не только гравёр-цинкограф. Если надо, могу стать и за наборщика. Хоть ручной набор, хоть машинный…

— Тебе будет проверка, изготовишь несколько штамп… — сказал Шот.

— Слушаюсь.

— А теперь садись и пиши очень подробно всё, что можешь знать о аэродромах, о дислокациях воинских частей и фамилии командиров и комиссаров, которые ты имеешь знать…

— И запомни, — добавил эсэсовец, — за ложные сведения наказание одно. — И он сделал выразительный жест, как бы затягивая на шее невидимую петлю.

На пятый день после исчезновения Разова вражеская авиация прорвалась сквозь редкий заслон нашей зенитной артиллерии и обрушила мощный бомбовой удар на аэродром в двенадцати километрах северо-восточнее Колпина.

В тот же вечер два офицера враждебных друг другу армий, смысл жизни которых состоял в смертельной борьбе друг с другом, с одинаковым чувством знакомились с результатами этой бомбёжки.

Капитан Шот дважды с удовлетворением прочёл важное сообщение: «Обнаружив в квадрате 73/29 замаскированный советский аэродром, немецкая эскадрилья тяжёлых бомбардировщиков подвергла его эффективной бомбардировке, уничтожив при этом не менее четырнадцати самолётов противника. При возвращении с боевого задания один наш бомбардировщик и один истребитель были сбиты».