Нисон Ходза - Злая звезда

Утром, когда надзиратель швырнул ему в дверное оконце кусок эрзац-хлеба, он из последних сил забарабанил деревянной колодкой в железную дверь. От такой дерзости надзиратель сперва даже растерялся. Но, придя в себя, спросил ласковым голосом:

— Иван имеет желание быть сейчас мёртвым?

— У меня важное сообщение!

— Говори, Иван. Перед смертью всегда делают важное сообщение.

— В лагере есть коммунисты. Я знаю кто!

Голос эсэсовца сразу стал отрывистым, лающим:

— Ты будешь говорить это господину штурмбанфюреру!..

Дверь в карцер отворилась через несколько минут.

— Иди, Иван. Тебя ждёт господин штурмбанфюрер.

Щурясь от света, заключённый переступил порог карцера и пошатнулся, — от слабости у него кружилась голова. Надзиратель протащил пленного по коридору и втолкнул в комнату, где за большим канцелярским столом сидел комендант лагеря.

Заключённый ждал, когда заговорит штурмбанфюрер, но тот молчал, не отводя от него белёсых глаз.

— Ну! Говори! — произнёс он наконец.

И Каин заговорил. Быстро, шёпотом, холодея от ужаса перед своим преступлением, он пробормотал восемнадцать фамилий и умолк, чувствуя, как его бьёт озноб.

Штурмбанфюрер сказал что-то по-немецки эсэсовцу, тот сунул руку в ящик стола и вытащил лист бумаги.

— Подходи к столу и пиши, — сказал он пленному.

— Что писать? — Заключённый выбросил вперёд руки, точно защищаясь от удара.

— Пиши! — надзиратель указал на чернильницу.

Заключённый подошёл к столу и взял перо.

— Пиши! — повторил надзиратель. — Господин штурмбанфюрер приказывает писать аккуратно, чтобы все фамилии — разборчиво. И подпишись. Тоже разборчиво.

Каин написал восемнадцать фамилий и подписался. Надзиратель стоял за его спиной, шевеля губами. Должно быть, он повторял про себя эти русские фамилии.

Штурмбанфюрер сложил вчетверо бумагу, сунул её в нагрудный карман, буркнул что-то надзирателю и вышел.

Каин надеялся, что сейчас его выпустят, он дотащится до барака и заберётся на нары, чтобы забыться сном.

— Сиди, — сказал надзиратель. — Есть приказ давать тебе кушать…

Он принёс котелок гороховой похлёбки и горку нарезанного хлеба. Показав на хлеб, эсэсовец криво усмехнулся:

— Ешь, Иван. Это есть награда. Восемнадцать порций хлеба. Мёртвым хлеба не надо…

В барак Каин не вернулся. Он провёл весь день в комнате надзирателя, а после поверки, когда все заключённые уже спали, его посадили в машину и увезли.

Утром староста барака объявил, что Каин умер в карцере.

С этого дня Каина переводили из одного концентрационного лагеря в другой. В каждом лагере у него была другая фамилия. Немцы меняли ему фамилию, биографию, профессию, но задание оставалось неизменным: войти в доверие к пленным, выявить в лагере коммунистов, политработников, евреев.

Он переходил из лагеря в лагерь, оставляя за собой удушливый смрад крематориев, стоны истязуемых, виселицы, над которыми каркающей тучей кружило вороньё.

После войны Каин исчез. Его следы советские органы обнаружили в пятьдесят втором году. Он жил в одном из маленьких городков Западной Германии под именем Сергея Ивановича Зубова.

Дрозд сидел в приёмной секретаря райкома и гадал — зачем его вызвали. Сосредоточиться мешала машинистка. Стуча по старому неуклюжему «ундервуду» двумя пальцами, тётя Маша наполняла тесную приёмную пулемётным треском. От этого у Дрозда гудело в голове.

Совсем недавно новый секретарь райкома впервые вызвал его для беседы и повёл речь о взаимоотношении Дрозда с колхозниками, о методах его руководства, которые сводились к окрикам, угрозам и взысканиям.

— Если так будет продолжаться, — сказал тогда секретарь, — то придётся поставить на бюро вопрос о вашем соответствии занимаемой должности.

От кого секретарь узнал все факты — Дрозд не догадывался, но твёрдо решил выявить кляузника, «прижечь ему пятки». И сейчас, морщась от стрекота машинки, он сумрачно смотрел на обитую клеёнкой дверь, перечитывая — в который раз! — надпись: «Секретарь райкома КПСС Суслов Иван Вадимович».

— Печатаешь?.. — начал разговор Дрозд. — А меня вот вызвали… Да… Не знаешь зачем?

— Материал на тебя! — прокричала глуховатая тётя Маша, продолжая расстреливать короткими очередями белый лист бумаги.

— Какой ещё материал? — Дрозд придвинул стул к машинке. — Да перестань ты стучать! Какой материал?

— Про твои отношения с богом! — выкрикнула, не переставая печатать, тётя Маша. — Из авторитетных источников!

— Ты что? — Лоб Дрозда вызмеился морщинами. — Распространяешь клевету? Будешь отвечать!

— Не слышу! — тётя Маша мотнула головой. — Не мешай! Зачем вызвали, скажет Иван Вадимыч, не утаит…

Из кабинета Суслова вышел районный агроном и весело кивнул на ходу тёте Маше.

— Пока! — прогудела тётя Маша, не выпуская изо рта папиросы, и повернулась к Дрозду — Иди, куманёк, твой черёд кашлять!

Дрозд вошёл в кабинет, бросив исподлобья быстрый взгляд на секретаря райкома, пытаясь понять по лицу Суслова, что его ждёт.

— Садитесь, — сказал Суслов, не глядя на Дрозда.

Осторожно, словно опасаясь, что из-под него выдернут стул, председатель колхоза опустился на краешек сиденья.

— Садитесь на все три точки, разговор будет длинный, — сказал Суслов, по-прежнему не глядя на Дрозда. — Рассказывайте.

— О чём прикажете информировать?

— О вашей войне с Пряхиным.

— А-а-а! Уже накляузничал. Так… Теперь всё понятно. Разрешите доложить?

— Для того и вызвал.

Дрозд оглянулся на дверь, прислушался к стрекоту машинки и произнёс доверительно:

— Не внушает доверия…

— Кто?

— Пряхин. Мирон Пряхин. Не внушает…

— Это почему же?

— Был репрессирован. К тому же скрывает адрес сына — расхитителя колхозной собственности. В разговорах присутствует отсутствие лояльности…

Суслов сжал веки, точно злой холодный ветер гнал в его лицо колючий песок.

— Что значит «присутствует отсутствие лояльности»? — спросил он тихо. — Говорите яснее.

— Сперва разрешите доложить о расхитителе колхозной собственности, о сыне упомянутого Мирона Пряхина…

— Меня интересует не сын, а отец. Кстати, вы знаете, что Мирон Акимыч не хотел, чтобы сын уезжал из колхоза?..

— Плохо хотел, а то бы не допустил…

— Но вы тоже знали, что Василий решил перебраться в город. Поговорили вы с ним? Объяснили, что это недостойно — бросить старого отца и укатить в поисках лёгкой работы?

— Не успел… Дел столько…

— А прийти к старику, обижать его — для этого у вас время нашлось?!

— В порядке государственной обязанности, по партийному зову сердца пришёл уточнить позицию…

Суслов почувствовал неодолимое желание выгнать Дрозда из кабинета. Сжав под столом кулаки, он спросил тем же тихим голосом: