Дэвид Игнатиус - Банк страха

Ну, и черт с ней, с этой Линой, решил он. Он позвонил одной знакомой безработной актрисе, по имени Антония, и спросил, занята ли она сегодня. Та обрадованно предложила пойти потанцевать в новый клуб, который открылся недавно в бывшем оптовом складе в Ламбете, к югу от Темзы. Хофман согласился. Антония ему нравилась, с ней можно было отдохнуть.

Он заехал за ней в Челси в начале двенадцатого. Антония походила на карикатуру из журнала для мужчин: волосы светлые настолько, насколько можно их такими сделать, грудь чересчур пышная по сравнению с остальным телом. На ней были черные туфли на шпильках и черное платье. Открывая ему дверь, она издала легкий звериный рык. Хофман подумал, что, возможно, делает что-то не то. Когда они пересекали Темзу, он поймал себя на том, что думает о Лине и вспоминает, как она дотрагивалась до его щеки и прощалась с ним.

В некоторых районах Южного Лондона, куда обычно попадают лишь бедные и одинокие лондонцы, есть масса заброшенных домов. Клуб, к которому они подъехали, вызывал в памяти старые черно-белые кадры Лондона времен войны. У входа в большой металлической бочке горел мусор. Вокруг него стояло пятеро здоровых чернокожих парней из Вест-Индии, потирая руки на ночном апрельском холодке. На них были одинаковые военные куртки, а на поясах висели синхронно попискивающие портативные рации. Видимо, это были вышибалы. Хофман прошел мимо самого здоровенного, стараясь на него не смотреть. «Постой-ка, приятель! — остановил его вышибала. — Наркотиков нет? Оружия нет?» Он быстро обшарил Хофмана, тщательно ощупав швы. «А меня?» — спросила Антония. Она была огорчена тем, что ее пропустили, не пройдясь по ней руками.

Внутри клуба стоял жуткий грохот — не столько играла музыка, сколько били одни ударные. «Вот это класс!» — прокричала Антония. Хофман не знал, к чему это относилось — к музыке или к помещению, которое было обтянуто льняными полотнищами — распоротыми, обесцвеченными, разрисованными или еще каким-либо образом изуродованными. Они усиливали впечатление разрухи и беспорядка, как после бомбежки. Вдоль стен стояли пузатые диванчики, привезенные из какого-то магазина мебельного старья; на них падали люди, окочурившиеся от выпивки и наркотиков или обессиленные плясками и музыкой. Надо всем этим полем битвы висело низкое облако сигаретного дыма.

Антония была уже на танцплощадке. Судя по всему, партнер ей был не нужен. Хофман прислонился к стене и стрельнул сигарету у прыщавого парня в теплой куртке с кожаными рукавами и надписью «Акрон-Норт» на спине. Он смотрел, как груди Антонии прыгали вверх-вниз в ритме бита. Через двадцать минут она вернулась к нему, мокрая от пота; ее соски просвечивали сквозь платье. Она поймала его взгляд.

— Ты считаешь, у меня слишком большая грудь? — спросила она. Ее произношение выдавало происхождение откуда-то с севера — из Сандерленда или Хартлпула.

— Нет, — ответил Хофман. Он дал ей затянуться своей сигаретой.

— Мой агент говорит, что слишком. Говорит, у меня не пойдет карьера актрисы, если я не буду их фиксировать.

— Глупости.

— Иначе, говорит, я буду играть одних шлюх. И никаких серьезных ролей. Говорит, что женщины с маленькой грудью выглядят серьезнее. Как ты думаешь, это правда?

— Нет. Это ерунда.

— С ними даже трудно танцевать. — Она развернула плечи и тряхнула торсом. — Видишь?

— Да брось ты, — сказал Хофман и посмотрел на часы. Если Лины и сейчас нет дома, то надо беспокоиться всерьез. — Мне нужно позвонить по телефону.

Она приникла к нему и прикрыла глаза.

— Ты хочешь потом пойти со мной?

— Думаю, что нет.

— Почему? — Она казалась обиженной. — Хочешь, чтобы я пошла с тобой?

— Послушай, мне правда нужно позвонить. Я вернусь через минуту.

Антония надула губы, повернулась на каблуках и пошла обратно на площадку, в скопление тел.

Хофман нашел наконец телефон и позвонил Лине. На этот раз она ответила. Было пятнадцать минут первого.

— Это Сэм, — прокричал он в трубку. — Извините, что разбудил вас.

— Что? — Она плохо слышала его из-за шума музыки.

— Я говорю, извините, что разбудил.

— Я не сплю! — крикнула она. Голос у нее был очень звонкий, и Хофман сначала решил, что это от страха.

— С вами все в порядке? Я о вас беспокоился.

— Да, конечно! Я на вершине пальмы.

— На вершине чего?

— Пальмы. Это иракская поговорка. Фаук аль накхал. Это значит — я невероятно счастлива. Вы где? Там какой-то страшный шум.

— В клубе на южном берегу. Я пытался дозвониться раньше, но вас не было. Вы получили мое сообщение?

— Да. Я вам перезвонила. Хотела удостовериться, что вы уже знаете.

Хофман ничего не понял.

— Где вы были вечером? Я очень беспокоился.

— Конечно, праздновала. С Рандой.

— Что праздновали?

— О Господи! Вы не слышали новость?

— Какую новость? Вы о чем?

— Он умер!

— Я вас плохо слышу.

— Правитель! Он умер! Три часа назад объявили по багдадскому радио!

— Правитель умер? Господи! Понятно, что вы на вершине пальмы. Это невероятно! — Он старался перекричать музыку.

— Да! Здорово, правда? — От счастья и облегчения ее голос звенел. — Самая хорошая новость, которую только можно представить, правда?

— Просто сказка, — прокричал Хофман. Звуки ударных инструментов накатывались на него волнами, от которых вибрировали стены и трясся дощатый пол. Он поискал глазами Антонию и наконец увидел ее на другом конце зала: раскачиваясь в такт музыке, она тесно прижалась своей нижней частью к одному из вышибал. Он вздохнул с облегчением. Отвозить ее домой было не обязательно. — Послушайте, — закричал он. — Нам надо это отметить!

— Что?

— Отметить. Нам с вами.

— Когда?

— Прямо сейчас. Можно, я приеду к вам?

— Конечно, приезжайте. Теперь уже не страшно, если нас увидят вместе. Здесь у меня Ранда. Мы обзваниваем всех знакомых иракцев. Я даже позвонила Набилю Джаваду, поэту, и пригласила его в гости. Мы прямо не можем остановиться! Мы, наверно, теперь месяц будем праздновать!

— Великолепно! Я скоро буду. — Хофман старался перекричать музыку. — Я тоже на вершине пальмы!

— Наконец-то кончилось, Сэм, — сказала она голосом, искрящимся, как бокал шампанского. — Кончилось.

Итак, его не стало. Эту новость сообщили в начале одиннадцатого по багдадскому времени. Радио молчало минут пятнадцать, потом мулла стал читать Коран. Потом опять настала короткая пауза, после чего наконец зазвучала траурная музыка и объявили, что Правитель умер. Не сообщили ни причину смерти, ни вообще каких-либо подробностей. Но то, что он действительно умер, все осознали, кажется, в один момент. На улицах Мосула и Басры, в курдских городах Ирбиль и Сулеймания, в священных городах шиитов Карбале и Наджафе и даже в центре Багдада началась ружейная стрельба; заслышав ее, люди выскакивали на улицу, и здесь им сообщали эту новость. Казалось, двери истории распахнулись настежь, и уже никто не верил, что они могут снова захлопнуться.