Анатолий Чехов - Кара-курт

— Хочешь не хочешь, заниматься придется, — вздохнув, сказал Хейдар. — Мелек Манур, самый большой главарь у них, заставит...

— Какой-такой Мелек Манур? Не знаю никакого Мелек Манура!

— Узнаешь... Мелек Манур — курбаши фашистов, первый друг Гитлера, родной брат ханов Кашкаи, главных ханов южных племен. Человек, о котором я тебе говорил, тот самый, что мне газету давал, все объяснил: скоро Мелек Манур сюда пять тысяч воинов приведет, ударит с юга по России... Увидит тебя и спросит: «А ну, скажи, Ичан Гюньдогды, как ты помогал нам капыров [19] Капыр (кяфир) — неверный, иноверец. свалить? Никак не помогал? Советской власти для фронта овечек растил? Надо тебя за это немножко на арчу повесить. Не хочешь на арчу? Тогда привяжем тебя за ноги к хвосту коня, верблюжью колючку под хвост — пускай бежит...

Ошарашенный Ичан быстро соображал, что ему делать. Сначала он подумал, что Хейдар просто наглотался терьячного дыма и теперь мелет что попало, но разговор Хейдара не был похож на бессвязный бред терьякеша. Старик так откровенно и так нагло уговаривал его действовать против Советской власти, что Ичан стал незаметно озираться вокруг: не может быть, чтобы Хейдар один пришел к нему с фашистской газетой и говорил такие слова. Кто-то из его новых друзей, посланных через гулили [20] Гулили — граница. Мелек Мануром, таится в тени скалы и, может быть, ждет, что будет говорить Ичан Гюньдогды? Сам старик никогда не додумался бы до такого.

Ичан вскочил на ноги, отбежал в сторону, якобы посмотреть, как ведет себя отара. Сам некоторое время настороженно прислушивался, нет ли кого поблизости?

После яркого света костра особенно густой показалась темнота звездной ночи. Но темнота эта доносила привычные запахи и звуки. Пахло нагретой полынью и землей, овечьим пометом, слежавшейся шерстью, потягивало древесным дымком от костра. Из темноты доносился знакомый посвист охотившихся сычей, движение щебенки на склонах — то ли под лапой барса, то ли под копытами архаров. Но собаки вели себя спокойно, поэтому Ичан точно знал: хищников поблизости нет, нет и людей. И все-таки смутное чувство беспокойства, ощущение, что кто-то смотрит в спину, не покидало его.

— Акбелек, Ёлбарс! Тап! Айлан! — чтобы подбодрить себя, приказал он собакам, и только тогда, когда они, умчавшись в темноту, побежали друг другу навстречу вокруг отары и снова выскочили к свету, немного успокоился. Ичан вернулся к Хейдару, сел у костра.

— Ты столько рассказал яш-улы, — сказал он, — что я теперь даже не знаю, что мне делать...

Он решил не доказывать, что думает по поводу удивительных речей Хейдара, потому что действительно не знал, как ему поступить.

Хейдар заметно оживился. Ичан подметил выражение радости, мелькнувшее в его блестящих от опия, выпуклых глазах.

— Ай, Ичан! — с удовольствием воскликнул старик. — Я всегда говорил, что у тебя умная голова! Ничего нового делать не надо. Паси овечек, как и раньше, только еще лучше паси. Теперь ты это будешь делать для своих, для мусульман. Приду я, или кто другой, дашь столько, сколько надо будет...

При его словах Ичан от волнения вскочил на ноги и снова забегал взад и вперед у костра.

— Ты так говоришь, Хейдар-ага, — воскликнул он, — как будто нет уже ни Советской власти, ни прокурора, ни милиции! Здесь, в погранзоне, геок-папак каждого нового человека со своих вышек за десять километров видят. Погонит моих овечек какой-нибудь твой Мелек Манур, они его остановят: «Кто овечек дал?» — «Ай, один чабан, Ичан Гюньдогды». — «А ну-ка, скажут, давай его в трибунал, этого Ичана Гюньдогды. В военное время вздумал овечек раздавать! Каждая овечка — снаряд по врагу!»

Хейдар добродушно рассмеялся, сказал:

— Ай, Ичан, Ичан, зачем так волноваться? Лиса выскакивает оттуда, откуда меньше всего ее ждут... Те, кто будут к тебе приходить, тоже не дураки, зеленым фуражкам на глаза попадаться не будут. Овечки еще не главное. — Хейдар вздохнул: — Главное для тебя — водить в горы наших людей через гулили, чопаны все тропы знают, а ты якши чопан. Оружие принесут, покажешь гавах, чтоб спрятать. Люди придут, людей укроешь, поесть принесешь. Чопан у себя в горах — хозяин, любой гость для него святой человек...

— В горах много дорог, много чопанов. Как меня найдут? А если мне надо будет с мудрым человеком посоветоваться, как я тебя найду, яш-улы?

— Совсем просто, джан Ичан, — ответил Хейдар. — В ауле, где комендатура, услышишь на кибитке Сюргуль гейч кричит, зайди к ней, спроси что надо. Она тебе скажет, где я, к кому надо пойти, что сделать.

Ичан задумался, вскочил было на ноги и от волнения пробежал несколько шагов, но взял себя в руки, решив ничем не выдавать своего отношения к предложению Хейдара. Он даже, наверное, поторопился согласиться. Надо бы еще повременить.

— Якши, яш-улы, Хейдар-ага! Якши! — сказал он. — Ты мне все очень хорошо рассказал. Давай с тобой еще чаю попьем, подумаем. Ты мне столько сказал, много думать надо. Отдохни, яш-улы, ты тоже, наверное, устал. Для такой работы, как ты говоришь, много силы надо...

Подбросив сучьев в костер, Ичан разлил в пиалы оставшийся чай и так же бегом устремился с тунчей и кружкой к роднику. Но и отойдя от огня, он не увидел ничего подозрительного в темноте окружавшей его ночи. Ярко горел костер, перед которым, опираясь на локоть, лежал на кошме старый Хейдар. Мирно паслись овцы, козы, ишак. Все было так, как будто Хейдар не произносил никаких опасных слов, не было охватившей Ичана тревоги. Вернувшись к костру, Ичан поставил тунчу на огонь, скрестив ноги, сел на свое место, стал потягивать чай, быстро и сосредоточенно обдумывая, что ему делать. Задержать Хейдара сейчас значило обрубить все нити, связывающие его с теми, кто его послал. Но эти его наставники, видимо, были недалеко, иначе так смело Хейдар не говорил бы, да и фашистская газета в руках Хейдара выглядела убедительно. Что делать? Как-то надо сообщить пограничникам, и в то же время Ичану очень не хотелось ввязываться в эту историю.

Начнут и с одной и с другой стороны щипать, от Ичана только шерсть клочьями полетит, как от овцы в пору стрижки, и закатают его, теперь уже по справедливости, прямым ходом опять в Воркуту.

Наконец Ичан нарушил молчание.

— Хейдар-ага, — сказал он, — ты мне все так честно, от души рассказал, газету показывал, про Мелек Манура говорил, давай и я тебе скажу, что я обо всем этом думаю.

Он видел, как, сдвинув брови, приготовился слушать старик.

— Ты уже немолодой человек, Хейдар-ага, — продолжал Ичан. — Восемь лет был там, куда за свои деньги никогда бы не поехал. А ты что, опять туда собрался? А? Наверное, что-нибудь там забыл? Зачем тебе «Мелиюне Иран», Мелек Манур, ханы Кашкаи? Паси овечек, как я пасу, радуйся, что солнце светит, родники воду дают, кури свой терьяк! Живи спокойно! Зачем тебе голову под топор класть? А ты сам кладешь и меня зовешь... Придет сюда Мелек Манур, а кызыл-аскеры [21] Кызыл-аскеры — красные солдаты, Красная Армия. прогонят его. А? Что тогда? Опять какой-такой Шапошников на допрос позовет? Теперь уж в протоколе все будет правда. И поедем мы с тобой туда, откуда приехали. Дорога знакомая, только назад не вернемся...