Анатолий Чехов - Чёрный беркут

— А, Ёшка! — в сердцах сказал Барат. — Мамед и Савалан тоже домой пошли. Надо, говорят, немножко отдохнуть, очень устали.

— Но они могли отдохнуть и в гавахе!

— Не могли они отдыхать в гавахе. Я их не пустил туда.

— Слушай, Барат, говори яснее, а то я что-то не понимаю, почему Савалан и Мамед не могли отдыхать в гавахе? Почему ты стоишь здесь? Почему не зовешь к себе нашего дорогого гостя Амангельды, не разжигаешь костер, не угощаешь чаем?

— «Почему, почему»! — взорвался Барат. — Иди в гавах, сам смотри почему!

— Амангельды-ага, — обратился Яков к следопыту. — Если Барат тебя не зовет, пойдем, дорогой, я тебя зову. Скажи мне, что случилось?

— Иди, Ёшка, один, — махнул тот рукой. — Никто тебе ничего не объяснит. Сам разбирайся...

— Ну тогда хоть отсюда не уходите, пока разберусь. Надо же поговорить.

— Ладно, Ёшка, поговорим...

Еще раз оглянувшись на Барата и Амангельды, встревоженный и взволнованный необычной встречей с друзьями, он зашагал к гаваху. Издали увидел на темных скалах у его входа отсветы костра.

Он уже начинал догадываться, в чем дело, хотя еще не верил в возможность того, что предполагал.

Согнувшись вошел в гавах. У ярко пылавшего костра стояла Светлана, в лыжном костюме, разрумянившаяся не то от мороза, не то от волнения. Он остановился, пораженный и удивленный внезапностью встречи. Как она сумела добраться сюда, в горы, зимой? В поселке не была. Значит, шла не той тропой, по которой поднимался он сам. Значит, Амангельды провел ее каким-то другим путем, несомненно более трудным, более опасным.

— Яша!.. — Светлана шагнула ему навстречу и, обвив его шею руками, стала целовать губы, глаза, обветренные скулы, успевшие со вчерашнего дня покрыться жесткой щетиной. Чувствуя, что в глазах темнеет, а земля будто уплывает из-под ног, он бессознательно отвечал на ее поцелуи.

Все было так неожиданно, так стремительно, что оп ничего еще не успел ни осознать, ни обдумать, отдаваясь первому порыву. Будто не он, а кто-то другой видел сейчас в отсветах костра полузакрытые глаза Светланы, ощущал ее по-девичьи гибкое тело, слышал ее шепот:

— Думала, уеду, забуду... все пройдет... Ничего не прошло... Не могу без тебя... Никому тебя не отдам... Знаю, что и сам любишь... Мучился... ждал... Как тяжело было, Яша!.. Узнала, что хотел застрелиться, поняла, если бы была с тобой, такого никогда бы не случилось. Видно, от судьбы не уйдешь. Вот снова нашла тебя, и никакой тяжести на душе. Все легко... Что же ты молчишь?..

Он понимал: еще секунда, и не справится с собой. Разве возможно все это? Светлана нашла его здесь, в горах. Она говорит ему о своей любви. Она пришла к нему сюда потому, что для нее он — единственный человек, единственный мужчина, которого она любит. На какой-то миг он представил себе, на что идет она ради любви к нему, и в этот же миг с ослепительной ясностью увидел смеющуюся дочку, ее сияющую улыбку, взъерошенного Гришатку, выглядывавшего из-под стола, полные материнства (другого слова он не мог подобрать) глаза Ольги.

Вздохнув так, что, казалось, грудь разорвется, стиснул зубы и, закрыв глаза, он словно окаменел. Потом глянул на притихшую, насторожившуюся Светлану, тихо проговорил:

— Света... Там Барат и Амангельды...

Он презирал себя за то, что сказал, понимая, что в такую минуту любые слова — оскорбление для Светланы. В то же время он не мог не произнести их, твердо зная, что они спасают Катюшку, Гришатку, Ольгу, его самого.

Светлана молчала, постепенно приходя в себя. Справившись наконец с волнением, сказала:

— Да, ты прав, Яша... Ты предусмотрителен... Там Амангельды и Барат. Видно, только я могу идти в горы, искать тебя, надеяться на случай да на свою любовь. Только я могу закрыть на все глаза, просить Амангельды быть проводником, лазать зимой по этим кручам. Мало ли гавахов в горах, все не обойдешь. Но я пошла... Не надо было...

— Света, ты же знаешь, я люблю тебя! — в отчаянии воскликнул он.

— Не сердцем, головой любишь, Яша. Такой любви грош цена. Ты хочешь любить так, чтобы ничего не терять, а так не бывает. Я люблю сердцем и ничего не пожалела, все мосты за собой сожгла. Был ты председателем — испугал меня грубостью, властью, привычкой подчинять себе людей. А узнала, что плохо тебе, на край света пришла.

— Но ведь дети же! — вырвалось у Якова.

— Не надо, Яша. Не надо оправдываться, что у тебя дети. Любовь, Яша, кончается там, где начинается рассудок. Ты ведь не виноват, не правда ли, что нажил детей с одной, а любишь другую?

— Светлана!..

— Что Светлана?! Ты — живой человек. У тебя семья, у тебя дети, а я не в счет, я — не человек, мне семья не нужна! Нет, Яшенька, ты сам теперь ко мне придешь! Ты еще вспомнишь, как ты меня здесь встретил. Боже мой! — в отчаянии воскликнула она. — Почему же, почему мне так не везет в жизни?

— Света, я люблю тебя, но не могу, нет у меня права...

— Так ведь любят-то всегда не по праву... Где оно, мое право, чтобы тебя любить?.. Как все смешно... В пещере встретились, в пещере расстаемся. Пещерный ты человек! Чужими судьбами распоряжаешься, своей не устроишь! До свидания, дорогой! До скорого свидания! В следующий раз ты сам ко мне придешь, только идти будешь гораздо дальше, чем я шла в твой гавах...

Яков молчал.

Разгневанная, Светлана стремительно вышла.

— Амангельды-ага, Барат! — позвала она. — Проводите меня.

Подозрительно быстро появился у входа в гавах Барат. Так же было и тогда, возле палатки, когда приехала в стан ремонтников Ольга.

Ольга, Ольга! Кажется, проста, безответна, а занимает так много места в душе. Чувство к Светлане словно огонь — вспыхнет и погаснет. Чувство к Ольге как раскалившийся уголь — горит и не угасает.

Яков сморщился, как от боли: одно то, что он рассуждал и сравнивал их, уже никуда не годилось. «Любовь кончается там, где начинается рассудок» — так сказала Светлана. Но ведь не может же он очертя голову прыгать в омут и даже не рассуждать. На то он и мужчина, чтобы не за одного, и не за двоих, и даже не за троих, за пятерых думать. Еще не поздно вернуть Светлану. Но он не станет ее возвращать. Пусть уходит. Так лучше.

— Я тебя провожу, — сказал он, выходя из гаваха. Надо было оставить ее хотя бы поесть, отдохнуть, но он не мог.

— Меня проводит Амангельды, Яков Григорьевич, — ответила Светлана. — До свидания. Будь счастлив.

Он остался у входа в гавах. «Пещерный ты человек» — звенел в ушах ее гневный голос.

— Молодец, Ёшка, все правильно говорил, — зашептал вдруг в самое ухо Барат.

— А ты-то откуда знаешь, что я говорил? — зверем вскинулся на него Яков.

Барат на всякий случай отошел.

— Ты думаешь, Барату все равно, — огрызнулся он, — что твоя голова думает? Ёшка Светлану любил — Федор Ёшку убил. Барат — Федора убил. Барата — под трибунал. Ты думаешь, хорошо, когда друзья друзей убивают, потом под трибунал идут? Барату — трибунал, Барата — к стенке! Что остается? Остается: Светлана — вдова, Фатиме — вдова, Рамазан — сирота, Курбан-гуль — сирота, Оля-ханум — вдова, Гришатка — сирота, Катюшка — сирота. Ты это думал?