Анатолий Чехов - Чёрный беркут

С тяжелым гулом промчались совсем рядом конники. «А-а-а-а!» — донесся протяжный то ли стон, то ли крик.

Яшка поднял голову. Часть казаков окружила караван, стала его конвоировать. Остальные уже скакали по улицам и огородам поселка, стреляли из винтовок, вертели над головами шашками. Вспыхнула ответная стрельба, но вскоре все затихло.

Перепуганные мальчишки осторожно вошли в поселок. Яшка пересек долину и горным отщелком [6] Отщелок — отрог ущелья. вышел к своему дому, тут же увидел отца: четыре дюжих казака, по два с каждой стороны, вели его со связанными за спиной руками. Крепко ухватив за локти, они висли на нем, словно боялись, что он развернется и сбросит их с себя. Рубашка на отце разорвана, лицо в кровоподтеках.

Вслед за отцом из соседнего дома казаки вывели избитого, в растерзанной одежде Флегонта Мордовцева. Подняв голову, он увидел Яшку, кивнул ему. Толкая арестованного прикладами в спину, конвоиры погнали его дальше, в сторону казачьего погранпоста. В поселке продолжались повальные обыски.

Из караван-сарая вывалилась еще одна группа казаков. В их окружении Яшка увидел связанного молодого доктора. Заметил доктора и отец Яшки. Когда обе группы слились вместе, отец что-то сказал Вениамину. Арестованных повели в сторону узкого отщелка, уходившего к Змеиной горе.

Яшка понял вдруг, зачем казаки ведут туда отца и Вениамина.

— Батяня!

Отец оглянулся.

— А, Яша! — спокойно сказал он. — Хорошо, что вернулся.

И тут же всплеснулся истошный крик выбежавшей вслед за отцом матери. Она тоже увидела Яшку, запричитала в голос:

— Ирод окаянный, убивец проклятый... Не искал бы тебя отец, беспутного, разве далси бы анафемам! Ой да горы высокие, щели глубокие, ушел бы — поди сыщи его! Ой да сирота ты сирая, бесталанная, сам теперь придешь к холодным ногам отцовским!..

Мать голосила, закатывала глаза, заламывала руки. Два казака перехватили ее, не подпускали к отцу.

Яшка стоял, окаменев, не в силах сдвинуться с места. Страшная тяжесть обрушилась на него.

— Сынок! — окликнул его отец. — Ты не виноват. Береги мать. Глафира, прощай...

Отцу не дали договорить, ударами прикладов погнали дальше.

Яшка со всех ног бросился за ним. Словно каленым железом ожгло спину. Раздался грубый хохот: казак Кандыба, которого Яшка не раз видел у казармы погранпоста, огрел его плетью. Корчась от боли, Яшка бросился напрямик к отщелку. Всхлипывая и дрожа от предчувствия страшной беды, он с трудом пробирался по карнизам к Змеиной горе.

— Батяня, батяня, батяня!..

Отца и молодого доктора поставили у края обрыва. Яшке все казалось, что еще мгновение, отец напружинит свои могучие руки, сорвет веревки и пойдет крушить пудовыми кулаками ненавистных врагов. Но, видно, и правда — врасплох захватили отца казаки. Он только поводил плечами и, бледный, темноволосый, возвышаясь на целую голову над врагами, в последний раз окидывал взглядом родные горы, зеленую долину Даугана, поселок, раскинувшийся по обе стороны дороги.

Молодой доктор со связанными за спиной руками стоял рядом с ним. Но Яшка видел только отца. Он не верил, не хотел верить, что сейчас произойдет самое страшное.

— Назад, Яша! Не подходи! — крикнул отец.

Но Яшка подбежал к нему, обхватил руками сильные ноги, уткнулся лицом в жесткие веревки.

— Убрать щенка! — раздался грубый голос.

Яшка оглянулся. Прямо в лоб ему смотрело черное дуло маузера. За маузером, расплываясь в горячем тумане, маячило изрытое оспой, перекошенное злобой лицо.

— Стреляй, что ж не стреляешь? — в исступлении крикнул Яшка.

— Кончай, Шарапхан! — донесся тот же грубый голос.

Грохнули выстрелы. Крупное, тяжелое тело отца стало оседать на землю. Протяжный стон сорвался с его губ...

В этот миг Яшка почувствовал, как его самого рванули за шиворот, отбросили в сторону. Цепляясь за склоны отщелка, он головой вниз полетел под откос.

Все заполнила гудевшая колокольным звоном кромешная тьма...

Очнулся Яшка на сеновале почтовой станции. Над головой — дощатый потолок. В углу — круглая черная дырка, словно кто ткнул туда палкой. Здесь был штырь, на который Али-ага вешал сбрую, а потом перенес ее вместе со штырем в пристройку. Багровые отсветы лучей заходящего солнца пробивались сквозь щели в двери.

«У-ху-ху-ху-ху!» — донесся крик горлинки. И снова: «У-ху-ху-ху-ху!..»

Какой страшный сон видел Яшка. Будто казаки и туркменский джигит расстреливали отца!.. Это не сон! Это правда! Черная дырка в глинобитной стене — зрачок маузера! Он, только он, Яшка, виноват в том, что не стало отца. «Ой да сирота ты сирая, сам придешь к холодным отцовским ногам!..»

— Батяня!..

Яшка вскочил. Страшная боль пронизала все тело. Скрипнула дверь, показалось знакомое, темное в сумраке лицо Али-ага.

— Тихо, Ёшка, тихо, — сказал он. — Сейчас громко нельзя... Идти можешь? Надо с отцом проститься, хоронить пора.

Яшка замер. Али-ага горестно почмокал губами:

— Сутки не давали подойти. Часового ставили...

Сутки! Значит, он, Яшка, целые сутки был без памяти.

Кисти Яншиных рук, ободранные о камни, саднили и кровоточили. Али покачал головой, провел Яшку в низенькую мазанку, где хранилась упряжь, поджег кусок тряпки и горячим пеплом засыпал раны. Доктора теперь не было. Снова в поселке остался единственный лекарь — мудрый Али-ага. Яшке повезло, что именно он подобрал его в отщелке.

Вид каморки на заднем дворе почтовой станции отозвался в Яшкиной груди мучительной болью. Сюда, в эту мазанку, не раз уходил отец, когда приезжал к нему брат молодого доктора Василий Фомич. Сюда собирались и русские, и курды, и туркмены, и азербайджанцы — все бедняки. А их, мальчишек, старшие рассылали по улицам поселка, чтобы, если кто чужой поедет, особенно с казачьего поста, дали бы знать.

Сколько раз Яшка стоял караульщиком у стенки мазанки. Он жадно ловил голос отца, говорившего что-то быстро и горячо. Как гордился Яшка, когда отец выступал на митинге и его выбрали председателем поселкового Совета. Теперь отца нет...

Али-ага осторожно приоткрыл дверь мазанки. Оба вышли на улицу. Солнце уже село, наступили сумерки. Из караван-сарая, где разместился эскадрон, доносились громкие голоса подгулявших казаков.

Прямо навстречу Яшке и Али-ага выскочил из-за угла дома пьяный казак Кандыба, тот самый, что ударил Яшку плетью. Яшка инстинктивно отпрянул. Но Кандыба был сейчас настроен миролюбиво. Он глупо захохотал, хлопнул себя ладонью по голенищу и уже направился было своей дорогой, как вдруг резко повернулся и сунул мальчишке под нос кукиш:

— Вот она, твоя... Советская власть! Хватит! Вы поносили, теперь мы поносим! — Снова хлопнул себя ладонью по сапогу. На пьяном казаке были брюки и сапоги Яшкиного отца. Мальчик рванулся было к Кандыбе, но жилистые руки Али-ага удержали его.