Анатолий Чехов - Чёрный беркут

Амангельды недоуменно развел руками:

— Как можно сразу научить следы читать? Всю жизнь надо учиться! Походи лет десять чопаном, сам научишься.

— Десять лет очень долго. Расскажи, как сам учился.

Амангельды снова пожал плечами. Обдумывая ответ, он налил в пиалы себе и Якову свежего чая, снял тельпек, под которым оказалась небольшая тюбетейка, глянул на Якова спокойными глазами, спросил:

— Почему пришел к Амангельды? Есть много других чопанов, лучше меня знают следы.

— Разве только чопаны следопыты? Я думаю, следы лучше знает охотник.

— Каждый чопан — охотник! — с гордостью произнес Амангельды. — Как тебе рассказать? — Он с сомнением покачал головой. — След видеть надо! Я мальчик был, когда первый раз след смотрел. У отца семь сыновей. Как прокормить? Отец пошел служить в туркменский полк джигитов. Ай, какой конь у отца был! Смелый был отец. Почту возил, бандитов ловил. На десять лет в джигиты пошел, зато с семьи налогов не брали. Из-за семьи и пошел.

Неторопливо рассказывая, Амангельды прихлебывал чай, время от времени поглядывал на Якова.

Большая семья была у отца. Жалованья не хватало. Дети, которые постарше, работали у бая Реза-Кули. Пять лет пас в песках байских верблюдов и Амангельды. Получал за это миску шурпы [31] Шурпа — суп, похлебка. и кусок чурека в день.

Воспоминания зажгли в глазах следопыта живые огоньки.

— Ты спрашиваешь, как я учился читать следы? Первым моим учителем был Рамазан Сулейман. Он и сейчас у нас живет. Мы зовем его опе-Сулейман, по-русски папаша Сулейман. Сколько ему лет, не знаю, а за дровами сам ездит. Плохо видит, шагов за десять только и различает кое-что. К шее ишака колокольчик привяжет и едет. Как-то спросил я его: «Эй, опе-Сулейман, как найдешь ишака, когда он лежит и головой не трясет?» «А я, — говорит, — пойду по следу, куда ишак пошел, смотрю: где он камень сбил, травку щипнул, где поскользнулся, так и найду». «А как, — спрашиваю, — своих баранов находишь?» «Надо келле работать, — отвечает опе-Сулейман. — У всех баранов совсем разный след. Мой баран, я его еще маленьким ягненком на руках таскал, знаю, какое у него копытце. У одного барашонка оно длиннее, у другого короче. Там, где копытце раздваивается, по-разному концы загнуты. На два шага впереди себя вижу и ладно. Увидел след, значит, барана своего найду».

— Тогда было так, — продолжал Амангельды. — След не знаешь, бай работы не даст. Семьдесят два верблюда имел Реза-Кули. Всех помнить надо: и по кличке, и у кого какой след. Реза-Кули придет, возьмет восемь или десять верблюдов и уведет в пески, потом заставляет искать. По следам верблюдов экзамен принимал. Помню, уж с неделю я у него работал. Пропал один верблюд. Реза-Кули пришел, спрашивает: «Какого верблюда нет?» Думал я, думал... Вспомнил! Марли, говорю, нет: след широкий, на подушке правой ноги шрам, острым камнем разрезал. Реза-Кули похвалил: «Ай, молодец Амангельды, правильно сказал. Иди ищи Марли». Я пошел, а он вслед смотрит: найду или не найду? Километров шесть или семь прошел, смотрю, большой куст сёчён стоит. След прямо в куст упирается, а дальше ничего нет. Как под землю провалился. Иду к баю. Ай, яш-улы, говорю, верблюд под землю ушел. Нет Марли. След до сечёна довел и в сёчён ушел. Сам я в сёчён боюсь идти, там змеи, а может быть, и яма. Реза-Кули смеется: «Пойдем, говорит, к кусту». Обошли мы кругом, а след за кустом дальше идет. У Марли чесотка была. Напер он на куст и прошел через него, чтоб ветками по бокам и под животом продрало, а куст поднялся и опять стоит. Когда нашли Марли, Реза-Кули говорит: «Правильно смотрел следы, Амангельды. Только следы смотреть мало. Келле думать надо. Представь себе, будто ты сам Марли. Как он своим келле думал, когда шел: «Ай, — думает Марли, — какой большой куст сёчёна, пройду я через него, может, не так живот чесаться будет...» Я сам этого Марли горчичной мазью от чесотки мазал, а тут не догадался. О каждом верблюде Реза-Кули меня спрашивал. Не знай я следа, другого бы чопаном взял...

Амангельды скупо улыбнулся, наблюдая, с каким вниманием слушает его Яков. Куст сёчёна — простой случай. Верблюд — не человек, на обман не способен. Контрабандист — иное дело: постарается обмануть и запутать. Попробуй узнай, как он шел, о чем думал?

В стороне от беседовавших Амангельды и Кайманова, прямо на улице, женщина пекла в тандыре чуреки. Не первый раз Яков видел тандыр — печку, похожую на перевернутый вверх дном большой горшок, обмазанный глиной, с закопченной дырой наверху. И не тандыр заинтересовал его. Загляделся он на женщину-туркменку: уж очень ловко у нее все получалось! Сначала она развела в тандыре огонь и все подбрасывала туда веточки саксаула. Из закопченной дыры жаркими языками вырывалось пламя, освещало лоб и глаза женщины, нижнюю часть лица, закрытую цветистым платком, плечи и грудь.

— Моя жена Курбан Гуль, — перехватив взгляд Якова, представил ее Амангельды.

«Курбан Гуль» в переводе на русский означает «Красивый цветок». Яков не знал, подлинное ли это имя жены следопыта или прозвище, в котором он, с присущей туркменам красочной образностью, выразил свое отношение к супруге, однако спрашивать не стал.

Курбан Гуль между тем принесла к тандыру завернутую в чистое полотенце стопку больших продолговатых лепешек из круто замешенного теста, надела до самого плеча на правую руку холщовый рукав и, обрызгивая лепешки водой, стала укладывать их в горячий тандыр. Когда вся стопка была уложена, накрыла тандыр большим плоским камнем, ушла в кибитку.

— Сколько чуреков насчитал, яш-улы? — вежливо спросил Амангельды.

— Я не считал. Шесть или семь...

— Ай, яш-улы, яш-улы, — покачал головой следопыт. — Чурек не бандит, стрелять не будет, бандит — будет. Посмотрит Ёшка, контрабандисты идут, скажет себе: «Ай, как много кочахчи, наверное, шесть или семь. Надо их поймать!» Поймает шесть или семь. Ладно, скажет, хорошее дело сделал. Давай на заставу их поведу. А восьмой — бах из винтовки, и нет Ёшки. Зачем, скажет, меня не посчитал? Я здесь тоже был!

Глаза следопыта лукаво улыбались. Якова взяла досада: Амангельды учил его на самых простых примерах.

— Ну а сам-то ты, Амангельды-ага, скажешь, сколько было чуреков? — спросил он.

— Девять, Ёшка, девять. Курбан Гуль будет их из тандыра вынимать, сам посчитай. Теперь давай скажи, сколько человек сзади тебя носами сопят? Только не оборачивайся.

Яков замер. Сразу же самые разные звуки, сливавшиеся в один непрерывный шум, разделились на отдельные голоса. Кайманов услышал треск цикад, удары пестика о ступку, плеск падающей воды, далекий, донесшийся откуда-то крик осла и отвратный рев верблюда, а рядом за спиной — прерывистое сопение. Яков не выдержал, обернулся. Позади, на траве и земляной насыпи, протянувшейся вдоль арыка, сидели все встречавшие его чумазые и загорелые мальчики и девочки — сыновья, дочки, племянники и племянницы Амангельды.