Анатолий Чехов - Чёрный беркут

Чей след? Яков задумался, прошел шагов по сто сначала в одну, потом в другую сторону. Зрительная память у него была отличная. Он безошибочно мог узнать следы любого жителя Даугана и большинства старослужащих пограничников своей заставы. «У наших таких сапог нет». Стал вспоминать, что приходилось видеть на соседних заставах. Вдруг перед глазами отчетливо возникла картина. На плоском камне, прикрытые плащом, трупы погибших Шевченко и Бочарова. Немного в стороне Бассаргин и Павловский. Переминаясь с ноги на ногу, заместитель начальника резервной заставы с вызовом смотрит на Бассаргина. Через несколько месяцев снова та же котловина. Павловского отчитывает комиссар Лозовой. Потом приказывает Бассаргину доставить Павловского в комендатуру... Так это же его, Павловского, след! Еще тогда Яков обратил внимание на широкий каблук и очень узкий носок его сапога.

Еще раз пригляделся к отпечаткам следа: да, тот же постав ноги, щеголеватый носок. «Но почему Павловский здесь? »

Павловский действительно был здесь, стоял рядом с Федором Карачуном, изредка обращался с какими-то вопросами к комбригу Емельянову. Вид у него невозмутимый, держался он независимо, говорил с комбригом чуть ли не на равных.

— След старый, — сказал Яков, обращаясь к начальнику войск. — В прошлую пятницу утром в этих местах, вон у того родника, охотился Павловский.

Все невольно обернулись к растерявшемуся от неожиданности Павловскому. Вывод, что Павловский охотился, Яков сделал скорее по догадке, но попал в точку. Начальник войск и комендант переглянулись.

— Так... — проговорил комбриг Емельянов. — Кажется, вы этого не отрицаете? — взглянул он на незадачливого охотника.

— Никак нет... — пробормотал ошарашенный Павловский.

— Вы тоже были здесь с ним? — Этот вопрос комбриг задал Якову.

— Вторую неделю не выхожу с Даугана. Хлеб убираем. Сейчас не до охоты...

Кустики бровей начальника войск сами собой полезли вверх. Он снова глянул на улыбавшегося Карачуна и только протянул: «М-да...»

— Вы можете заверить ваш вывод письменно, товарищ Кайманов? — спросил комбриг.

— Хоть печать поставлю...

Насчет печати было сказано, пожалуй, лишнее, но Емельянов не обратил на это внимания.

— Тогда объясните.

— В пятницу часов в семь утра накрапывал дождь, — медленно, словно раздумывая, начал Яков. — Следы после того, как высохли, прихватило корочкой. Значит, человек прошел здесь перед самым дождем. Кто прошел? Мы в своей округе каждого знаем. Вот смотрите. Это старый след, а это свежие следы Павловского. А что он на охоте был, тоже просто. Вон в тех камнях родник. К нему на рассвете курочки прилетают. Там вон Павловский засидку делал. Стебельки ему мешали, он их сломал. Приходил курочек пострелять — тут всегда их много, а из-за седловины в это время — козы. Начал дробь на картечь менять, щелкнул замком, чтоб патрон вытащить, спугнул коз. Лупанул в белый свет. Вот и все.

В подтверждение своих слов Яков отошел в сторону и на расстоянии десяти — пятнадцати шагов от засидки Павловского обнаружил потемневший картонный кружочек — пыж, каким закрывают дробь в гильзе, передал его Емельянову.

— Все-таки я не дробью, а картечью стрелял, — выпалил Павловский, чтобы хоть чем-нибудь уязвить Якова.

— Бывает, и картечью мажут...

Пограничники засмеялись. Но, едва возникнув, смех тут же оборвался: Емельянов не улыбнулся.

— Я отдавал распоряжение, — сказал он, — охотиться в пограничной зоне на любую дичь только с разрешения начальников отрядов. У вас было такое разрешение?

— Никак нет, — пробормотал Павловский.

— Комендант, сделайте выводы, — взглянув на Карачуна, коротко приказал комбриг.

Кайманов с усмешкой смотрел на Павловского, видел, что в его близко посаженных глазах мечутся молнии, а прямой, как равнобедренный треугольник, нос покраснел от злости. Но Яков нисколько не боялся ни молний Павловского, ни его злости. Еще ни один человек не мог выдержать его взгляда. Не выдержал его и Павловский. Пустить в него пулю этот щеголеватый командир, пожалуй, может, но сломать волю своим взглядом — никогда. Безо всякого сожаления раскрыл Яков провинность лощеного выскочки. И поделом. Сейчас Кайманов думал о том, как избежал Павловский справедливого возмездия еще три года назад, когда послал на верную смерть Шевченко и Бочарова. Это было тем более непонятно, что «делом» Павловского занимался сам комиссар Лозовой.

— Будем считать, что со следом все выяснено, — сказал Емельянов. — Покажите Кайманову задержанного. Прошу в машину, Яков Григорьевич. Курдского у нас никто толком не знает. Аликпер уехал в город, вынуждены были вызвать вас, — добавил он уже в машине.

— Всегда готов выполнить вашу просьбу, — отозвался Яков. — Я ведь тоже вроде как на службе...

Через несколько минут подъехали к заставе Пертусу. Недалеко от казармы Яков увидел рослого нищего, одетого в страшное рубище. Он сидел чуть ли не посреди двора, прислонившись спиной к валуну, ужасающе грязный, с блуждающим взглядом.

Кайманов невольно поморщился от брезгливости: одетый в истлевшие лохмотья, густо усеянные вшами, нищий то и дело дергал нечесаной, со спутавшимися волосами головой, протягивал покрытую струпьями руку.

— Не приходилось встречаться? — кивнув в сторону нищего, спросил Якова комбриг. — Присмотритесь, может, кто-нибудь из главарей контрабандистов?

«Настоящий сумасшедший так далеко в глубь нашей территории не мог зайти, — подумал Яков. — Его обязательно где-нибудь перехватили бы пограничники или «базовцы».

Это соображение уже вызвало недоверие. Кайманов подошел ближе, в упор стал смотреть на нищего. Тот встал и, не сводя с него бессмысленных глаз, сделал попытку приблизиться, шаркая по камням изодранными чарыками, вытянув вперед покрытую страшными струпьями руку. Якова чуть не стошнило: такие же струпья, словно короста, покрывали черные, словно чугунные, обросшие грязью ноги.

— Как зовут? — по-курдски спросил Кайманов.

Нищий не ответил, только сильнее затряс головой, задергал протянутой рукой. С близкого расстояния Яков увидел, что тело задержанного там, где не было струпьев, покрыто маленькими красными пятнышками.

— Не заразись, у него, наверное, сифилис, — донесся предостерегающий голос Карачуна.

Кайманов повторил свой вопрос на фарситском, туркменском и азербайджанском языках. Результат тот же: задержанный бессмысленно смотрел на него и молчал. «Кто он? Глухонемой или очень ловкий, хитро замаскировавшийся враг?» По опыту Яков знал: любой нарушитель не удержится, чтобы не ответить, услышав родную речь. Может быть, перед ним действительно сумасшедший и глухонемой, которому не только не доступно мыслить, но и не дано говорить?