Алексей Зубов - Вне игры

— Нет, я ничего не сказал… — А после небольшой паузы добавил, и при том несколько многозначительно: — Я только хотел сказать…

— Слушаю вас… Может, мы сядем в машину. Погода не очень приветлива…

— Да, что-то знобит…

Они уселись в машину, и Рубин все тем же нетвердым голосом промолвил:

— Я не знаю с чего начать… Прежде всего позвольте заверить вас, что я буду откровенен до конца. Я не могу больше… Недомолвки… Это как камни на шее… Я показал вам письмо Ирины, полагая, что вы тут же спросите меня…

— Зачем же спрашивать, когда нам и без того очевидно — вы не все сказали. Не всю правду. Неизвестны только побудительные причины. О них можно лишь догадываться. Итак, я слушаю…

Рубин говорил тихо, несвязно, понурив голову. Дружба с Глебовым… Как возможный и перспективный зять он сформировался позже. А начиналось с покупки картин, с участившихся на этой почве встреч.

— Главным образом у меня дома, чаще с глазу на глаз, иногда в присутствии Ирины, а раза два в ресторане с участием Владика. И тогда мне показалось, что «парадом командует» он, Владик, тип весьма неприятный… Глебов оказался интересным собеседником, острым, наблюдательным, со своими взглядами на многие явления жизни. Впрочем, иногда я ловил его на том, что он говорил услышанное мною несколько дней назад по радио. Я имею в виду западное…

Рассуждая о жизни вообще, Глебов однажды переключился на злободневную в ту пору тему — события в Чехословакии. Он доверительно сообщил мне, что располагает на сей счет информацией куда более широкой и объективной нежели та, что дает наша печать. И тут же достал из кармана картонный пакет с нерусскими марками. Потом бережно извлек из пакета целлофановый мешочек с роликом магнитофонной пленки. И Рубин услышал на русском языке грубую антисоветскую проповедь деятеля контрреволюционного чехословацкого подполья. Я спросил его: «Откуда это у вас?» Он отшутился: «Есть на свете добрые люди… Добрые и отважные. — Потом спросил: — Что скажете по этому поводу, Захар Романович?» Я отмолчался.

Глебов принял молчание за знак согласия и более смело повел разговор на острые политические темы, разговор, после которого он не без оснований решил, что, видимо, имеет дело с единомышленником. И уж во всяком случае не с противником. В худшем для него, Глебова, варианте — нейтралитет. Во всяком случае, Рубин с интересом листал принесенный ему через несколько дней издававшийся на Западе русский журнал. Вместе с журналом он получил рукопись неизвестного ему автора, о котором Глебов сказал: «Талант, но, увы, у нас не признан. Причислен к касте очернителей. А здесь напечатают». И ткнул пальцем в журнал.

— Рукопись могу оставить на три дня… Но прошу учесть… Надеюсь, вы все понимаете, Захар Романович. Никому не показывать, даже Ирине. А вообще-то, если вас, Захар Романович, такая литература интересует, могу быть полезным.

Так постепенно укреплялись их контакты.

— Во время нашей последней встречи в ресторане «Арагви», — продолжал Рубин, — Глебов на улице, прощаясь, буквально на ходу шепнул мне: «Если вы получите пакет с такой же пленкой, какую мы с вами как-то прослушивали, не удивляйтесь. И не пугайтесь. Один наш общий знакомый по моей просьбе позаботился и о вас».

Только вернувшись домой, я стал осмысливать все, что сказал Глебов. Был у меня такой порыв — повидаться с ним до его отъезда и потребовать: «Увольте меня от забот нашего общего знакомого». Но сразу я его не разыскал, а через два дня он улетел. Я и забыл об этой нашей последней встрече и вдруг вчера, когда заглянул домой, увидел на столе рядом с письмом Ирины адресованный мне пакет. Такой же, какой в свое время доставал из кармана Глебов. И пленка из той же серии. Вот и все…

— Все? — переспросил Бутов. — Все, что вы хотели сообщить нам? Это и есть те камни на шее?

— Видите ли, Виктор Павлович…

Но в этот момент появился капитан, и разговор прервался.

…И вот снова идет поиск снаряжения разведчика. Новые шурфы, новые надежды. И новые неудачи. После долгих блужданий по неприветливому и топкому лесу Бутов спросил Рубина.

— Что будем делать, Захар Романович?

Доктор беспомощно развел руками.

— Право, не знаю. Могу только просить… Прошу вас верить…

— А доказательства? Вы хотите, чтобы мы вам верили. Согласитесь, что все как-то складывается не лучшим образом. И не в вашу пользу.

Сейчас можно было бы, конечно, продолжить прерванный разговор. Но Бутов не торопится и не торопит. Пусть Рубин еще на какое-то время останется один на один со своими тревожными мыслями. И пусть самая тревожная среди них — снаряжение-то до сих пор не найдено! — заставит его наконец сбросить с «шеи» все камни сразу. А не скидывать их по одиночке, да с оглядкой: «Может, уже достаточно?» Ему, Бутову, надо увидеть подлинное лицо этого человека. Виновен или нет? С открытой душой явился, или двойник, который снимает маску лишь в той мере, в какой принуждают его к этому обстоятельства? Вот о чем думает Бутов, поглядывая на сникшего Рубина.

— Так что же будем делать, Захар Романович? — повторяет он свой вопрос.

— Убейте меня, не могу припомнить, где зарыл…

Он еще ниже склонил голову, вобрал ее в плечи, потом нащупал в кармане сигареты, закурил и глубоко затянулся.

— Постарайтесь вспомнить хотя бы основное — местность, где вы приземлились, та самая? Или сомневаетесь?..

— Будто бы та самая, — не совсем, однако, уверенно процедил Рубин. — Я запомнил ориентиры… Отсюда видна извилина дороги, мост… До них примерно километр.

— В котором часу вы вышли из леса? Помните?

— Примерно в шесть утра.

— Что вам бросилось в глаза, когда вы пересекали открытую местность?

— Мост и извилина дороги… Я очень обрадовался, когда вышел на дорогу.

— Вышли на дорогу… А дальше что?

— Остановил полуторку и сел в кузов.

— Номер машины не запомнили? — машинально, не надеясь на успех, спрашивал Бутов.

— Нет, конечно. Шофером был солдат. Рядом с ним сидел сержант. Везли на ремонт в Москву авиационные моторы. С ними я и добрался до КПП.

— Какое утро было тогда? Солнце, туман?

— Накрапывал мелкий дождик. Но было тепло.

— И вокруг никого не было?

Захар Романович помедлил с ответом, видимо напрягал память, пытался воссоздать обстановку того утра. Нет, ничего он вспомнить не может. Разве только такая деталь.

— Вот тут паслось стадо коров.

— Без пастуха?

Захар Романович уставился на Бутова глазами, полными отчаяния и смутных надежд.

— Пастух? Нет, пастуха не было, был мальчик.

— Что за мальчик? Чей? Что он делал тут?

— Коров пас. Мальчик лет двенадцати-тринадцати.

— Встретили мальчика… Это хорошо… — У Бутова свой, профессиональный ход мысли. — Очень хорошо. Теперь попытайтесь-ка вспомнить, что дальше было.