Курт Сиодмак - Искатель. 1995. Выпуск №2

Его глаза вдруг открылись. Повернув голову, он уставился на меня, как на призрака. Когда я позвал его, он приподнялся на локте — по-прежнему не сводя с меня глаз.

— Идемте со мной, — сказал я.

Мой голос прозвучал хрипло, почти грубо.

Должно быть, я испугал Шратта — в его взгляде промелькнуло выражение подозрительности. Уж не думает ли он, что я хочу заманить его в лабораторию, заковать в цепи и использовать для своих опытов?

— Мне нужно кое-что показать вам, — добавил я.

Все так же недоверчиво хмурясь, он встал с постели и надел грязный домашний халат. Казалось, он не переставал о чем-то напряженно размышлять. Наконец он сел на стул, выдохнул и с решительным видом произнес:

— Патрик, мне нет никакого дела до ваших экспериментов.

Я опешил. Итак, Шратт решил не участвовать в моей работе. Поселившись в моем доме, он отстранился от меня еще больше, чем в те дни, когда стремглав выбегал из лаборатории, намереваясь никогда не возвращаться в нее.

— Вы обязаны помочь мне, Шратт. Без вас я не смогу продолжить начатое.

В эту минуту я был способен даже на лесть. Мое заявление явно тронуло его — однако, запахнув полы халата, он упрямо покачал головой.

Для него, как и для меня, весь мир представляет собой одну большую лабораторию. Разница в том, что я использую ее для достижения новых знаний, а он хватается за старые, отрекаясь от себя как от ученого.

— Патрик, вы знаете, что я испытываю отвращение к вашим исследованиям. Они не помогут человечеству — только умножат его несчастья. Когда-нибудь они вернут людей в эпоху варварства.

— Я такой же ученый, как и вы, — возразил я. — Мы оба всю жизнь специализировались в одной, довольно узкой области знаний, а потому не можем заглядывать так далеко вперед. Впрочем, нам это не нужно. Достаточно сознавать, что цивилизация не может существовать без специализации на какой-то определенной профессии.

— Цивилизация меня не интересует. Мы не можем понять собственной души, а лезем в физику, химию, медицину — уверяю вас, это от страха за себя, от сознания собственной беспомощности и ничтожности. У нас уже не осталось того человеческого достоинства, которое отличает человека от животного. Вы же хотите, чтобы мы пошли еще дальше — превратились в высококвалифицированных питекантропов, бездушных и эгоистичных. Желая синтезировать жизнь, вы препарируете ее, убиваете дух, поднимающий человека над землей. Вы верите только в свои приборы и механизмы. Вы убиваете веру! Меня радует, что таких индивидуумов у нас не слишком много. Поклоняясь идолу рациональности, вы отказываетесь признавать то, что не можете воспроизвести в лабораторных условиях. Я вас боюсь, Патрик. Вы конструируете механическую душу, которая разрушит этот мир.

Я терпеливо выслушал его тираду. Мне казалось, что ему хотелось главным образом выговориться, а не убедить меня в ненужности моей работы.

— Все великие ученые, — спокойно сказал я, — неизбежно приходят к точке творческого пути, где разум сталкивается с чем-то, выходящим за область человеческого понимания. Они признают существование материй, божественных по своей природе. Вспомните, сколько гениальных творцов науки к концу жизни начинали верить в Бога.

Шратт с изумлением посмотрел на меня. Он и сам мог бы подписаться под этими словами. Увидев, что я произнес их без малейшей иронии, он кивнул — но так, будто осуждал меня за сказанное. Наверное, все еще не доверял и сомневался во мне как в приспешнике его философии.

— Разумеется, — добавил я, — чтобы дойти до этой точки, за которой начинается великое Неведомое, человек должен преодолеть все пространство умопостигаемого опыта. Наш путь нелегок, но мы идем не вслепую: нам помогают ориентиры, оставленные нашими предшественниками, — конкретные, но указывающие на существование других, запредельных субстанций. Например, мы пользуемся знаком бесконечности. Мы оперируем им, имея дело с конкретными цифрами, мы ставим перед ним плюс или минус — превращая в образ, зрительно воспринимаем ее форму. Это кому-нибудь вредит? Естественно, нет. Более того, уходя в сферы, далекие от обыденной жизни, мы возвращаемся с решениями самых насущных земных проблем. Вот почему я не могу отказаться от своих исследований. Вот почему не могу поддаваться малодушию. Мой путь ведет к Богу — и я должен пройти его до конца.

Шратт смотрел в сторону, думая о чем-то своем.

— Спасение дается за дела, а не за огульное отрицание, — заключил я.

С этими словами я вышел за порог.

Луна сияла, как небольшое белое солнце, окруженное мириадами настороженных, немигающих звезд.

Я уже несколько лет не смотрел на звездное небо.

За дверью послышалось приглушенное бормотание Шратта, и вскоре он вышел из своей каморки.

Когда я привел его в лабораторию, он снова насупился.

— Что вы хотите показать мне?

— Мозг вступил в контакт со мной, — сказал я.

Показав на конусообразный сосуд, я в двух словах объяснил действие аппаратуры.

Шратт постучал пальцем по стеклу. Лампочка загорелась почти сразу.

У Шратта округлились глаза. Судя по выражению его лица, он не решался спросить, как мне удалось добиться такого эффекта.

Я рассказал об опытах с азбукой Морзе. Шратт слушал затаив дыхание, не смея пошевелиться — будто столкнулся с чем-то сверхъестественным.

Я отстучал мозгу приказ: трижды подумать о дереве.

Энцефалограф последовательно зафиксировал три практически конгруэнтных кривых.

Не сводя глаз с сосуда, Шратт медленно сел на мою постель. Затем окинул взглядом лабораторию и сокрушенно опустил голову. Шратт — гений. Он никогда не сомневается в очевидном и не боится новизны, а на это способны только очень незаурядные люди. Такие, как Шратт.

Я присел рядом, дал ему время справиться с волнением. Наконец он встал, подошел к стеклянному конусу и осторожно провел пальцем по тонкому электрическому кабелю, соединяющему датчики с энцефалографом. Лампочка загорелась — Шратт кивнул и с торжествующим видом повернулся ко мне.

— Мозг живет, — выдохнул он, словно хотел возвестить какую-то вселенскую истину. — Живет, тут нет никаких сомнений! Осталось лишь вступить в двустороннюю связь с ним.

Он снова сел на край постели, прикрыл глаза и задумался. Казалось, его не обескураживала безнадежность задачи, которую он поставил перед собой.

Взяв со стола стопку энцефалограмм, он внимательно просмотрел их.

— Альфа-, бета- и дельта- частоты, — сказал он. — Но ведь они не поддаются дешифровке!

Он отложил бумаги в сторону — демонстративно отказался вникать в переплетения кривых и ломаных линий.

— К ним не подберешь ключа, — с решительным видом заявил он. — Вы пробовали, не так ли?