Алексей Нагорный - Я — из контрразведки

— Спасибо.

— Не за что. Книгу я сожгла.

— Спасибо еще раз. Вы ничего не хотите мне сказать?

— Я люблю вас. Послушайте, я хочу понять и ничего не понимаю: все эти дни я спрашивала себя — почему вы, благородный, мыслящий человек, служите людям, у которых нет ни чести, ни традиций, ни совести? Вначале я думала, что вы заурядный предатель, я хотела убить вас, потом я поняла, что все сложнее, гораздо сложнее. Наверное, мне никогда не преодолеть этой сложности…

— Мы преодолеем ее вместе. Утро придет. Смысл только в этом.

Она мечтательно улыбнулась:

— Утро… Сегодня я видела сон: вы у меня дома, в Петербурге. Мы стоим на балконе. На другой стороне, за Фонтанкой, виден Летний сад и домик Петра. Река синяя–синяя, а стены домика желтые. Они отражаются в воде, и это так красиво… Сергей Георгиевич, запомните пароль для связи с резидентом в Харькове: «У вас не в порядке портупея, она не по форме».

— Кто он?

— Не знаю. Связь была односторонняя, на второй день ареста он подошел к дверям моей одиночки и назвал этот пароль. Я не видела его в лицо.

— Но могли увидеть? — усмехнулся Марин. — Могли…

— Когда? — удивилась она.

— Если бы ему пришлось войти в камеру и прикончить меня… Помните, когда мы говорили о Викторове?

— Помню, — она прижалась к нему и провела ладонью по его щеке. — Я благодарю бога, что этого не случилось. Мне нужно идти. Встретимся вечером.

Он больше не увидел ее: в тот же вечер она уехала. Климович сказал, что это новое, очень важное задание.

Скуратова и Якина торжественно похоронили через три дня на православном кладбище, над карантинной бухтой, за цыганской слободой. Гробы везли по кладбищенскому шоссе на орудийных лафетах, салютовали тремя залпами, отслужили панихиду в Адмиралтейском соборе. На памятнике, который установили на братской могиле, выбили надпись: «Они пали от руки большевистских агентов».

В 29–м году, когда Марин оказался в Севастополе по делам службы, он пришел на кладбище и отыскал эту могилу: памятник врос в землю и накренился. Холмика давно уже не было, все вокруг поросло чертополохом.

…Проверка закончилась, препятствий к активной работе помощника начальника контрразведывательного отделения штаба главнокомандующего больше не было. Марин получил доступ к штабным документам и досье контрразведки. По мере ознакомления с ними он пересылал наиболее важные сведения в штаб Фрунзе. Он остался в Крыму до конца. 15 ноября 1920 года войска Первой Конной вступили в Севастополь. Марина ждали два известия: комендант особого отдела Южной армии Терпигорев, который арестовал его в Харькове, был разоблачен следственной комиссией ВЧК по делу Рюна; Терпигорев сознался в том, что, будучи в прошлом офицером царской армии, добровольно вступил в войска Деникина и по поручению секретного отдела Освага создал в Харькове резидентуру белой разведки, которую и возглавил, внедрившись в органы особого отдела Южной Армии.

Марин прочитал в протоколе допроса Терпигорева и пароль, который применялся для связи: «У вас не в порядке портупея, она не по форме».

Второе известие было печальным. При переходе линии фронта Зинаида Павловна Лохвицкая была задержана передовыми постами Красной Армии и доставлена в особый отдел полка. На допросе она рассказала, что получила задание организовать диверсионную и террористическую работу в тылах Красной Армии, и, как изобличенная и сознавшаяся сотрудница врангелевской контрразведки, была в ту же ночь расстреляна. Марин прочитал протокол ее допроса. Она все рассказала подробно и честно. В самом конце ее рукой было приписано: «За последний месяц я многое поняла, многое, если не все. Изменить ничего нельзя. Жизнь сначала не начинают. Прощайте, отец и мать, прощай, Сережа. Если ты прочтешь это когда–нибудь, то знай: ухожу без обид, без зла, без отчаяния. За все надо платить. Люблю. Помни обо мне. К сему — Зинаида Лохвицкая».

Марин спросил, где ее расстреляли, и попросил показать могилу. Начальник Осо пожал плечами:

— Могилу сровняли с землей, а после по тем местам прошла Первая Конная армия. Поди найди что–нибудь.

…Марин возвращался в Москву. За окнами вагона проносились поля, заросшие бурьяном и травой, скудные деревеньки и развалившиеся полустанки. На частых остановках бабы торговали мелкой картошкой по немыслимо дорогой цене и сушеными грибами в связках. Ехало много красноармейцев, пиликала гармошка. Кто–то пел надтреснутым голосом частушки про «черного барона». Мерно постукивали колеса на стыках, мелькали столбы телеграфа, поезд уносил своих пассажиров к новой, теперь уже мирной жизни. И с каждым следующим километром уходили все дальше и дальше в прошлое корабли на Севастопольском рейде и торжественный, под медь оркестра въезд в город красных конных полков. Все терялось, исчезало и таяло, словно последний снег в конце апреля. И Марин не противился этому новому странному чувству. Время помнить, время забывать… В лихую и горькую годину пересекла его путь прекрасная женщина и подарила ему свою любовь, свою нежность, свою дружбу. Он не сразу понял это, а по–настоящему оценил слишком поздно… Память еще хранила ее имя, ее лицо, ее глаза, но голос… Какой у нее был голос? Это он уже не помнил. О чем она мечтала, чем жила и в чем видела свое предназначение, свою судьбу — он не знал этого и жалел о том, что не узнал. Но он сказал ей однажды три заветных слова, и это осталось в нем — теперь уже навсегда. Да, не ко времени была их встреча и не принесла она им счастья. Но ведь любовь никогда не перестает…

Осваг — Осведомительное агентство при А. И. Деникине.

По традициям русской императорской армии приставки к офицерским чинам «под», «штабс» и т. п. в беседе опускались.