Норман Мейлер - Призрак Проститутки

Сэм говорил мне, что от этих воспоминаний его до сих пор прошибает пот. Да, он помогал Джеку, но Бобби он ненавидит. Сэм надеялся, что Джек отзовет ФБР. Вот тогда он отомстил бы Бобби. Только ничего не вышло.

Вилли. Сэм зол на Синатру?

Модена. Не то слово. Сэм считает, что я ни бум-бум по-сицилийски, но у меня очень хороший слух, и я кое-что улавливаю. Например, когда его люди говорят: „Фарфалетта“, — значит, речь идет о Синатре.

Вилли. И что это значит?

Модена. Фарфалетта — это бабочка.

Вилли. А как ты узнала?

Модена. Люди Сэма всегда дополняют сказанное жестами.

Вилли. Понятно, но все же — откуда тебе знать, что речь идет о Фрэнке?

Модена. Иногда проскальзывает и „Синатра“. Или „Фрэнки“. Когда рук не хватает. В тот вечер мне было ясно, что Сэм говорил, как ему опротивел Синатра. Человека два сказали, что надо раздавить бабочку. И принялись елозить руками по столу. Сэм скривил рот в ухмылке — дьявол, да и только. Мне знакома эта его ухмылка.: Она означает, что он нацелился сделать деньги там, где никому другому не под силу. Последние его слова были: „Мы еще поглядим, кто кого“.»

(20 мая 1962 года)

Из рапорта ФБР от 10 июня 1962 года, специальный агент Роуз:

В канцелярию директора

О Джанкане

ОБЪЕКТ ангажировал Фрэнка Синатру, Дина Мартина, Сэмми Дэвиса-младшего, Эдди Фишера и Джои Бишопа — каждый из них в течение семи дней даст сольные концерты в «Вилле „Венеция“» — придорожном ночном клубе в северо-западном пригороде Чикаго, который, по всей вероятности, принадлежит ОБЪЕКТУ. Благодаря подобной концентрации талантов резко возросла прибыль ОБЪЕКТА от наплыва посетителей в круглосуточное игорное заведение, открытое в двух кварталах от «Виллы „Венеция“», в бывшем складском помещении. Доходы ОБЪЕКТА от этого казино составляют примерно полтора миллиона долларов в месяц, а всего за три месяца он рассчитывает положить в карман четыре с половиной миллиона. По информации из надежного источника, каждый из гастролеров получает лишь небольшую часть своего обычного гонорара, поскольку приглашение в Чикаго исходило от Синатры.

Из расшифровки разговора АКУСТИКИ от 12 июня 1962 года.

«Вилли. Ты слышала о праздновании дня рождения Джека в Мэдисон-сквер-гардене?

Модена. Конечно.

Вилли. Я по телевизору смотрела, а ты?

Модена. Я пропустила.

Вилли. Мэрилин Монро была великолепна. Она пела „С днем рождения, господин президент“. Модена, платье на ней сидело как перчатка — ну просто шедевр инженерного искусства.

Модена. Мэрилин Монро водит с Джеком шашни.

Вилли. Ты уверена?

Модена. Я чувствую.

Вилли. Ты расстроена?

Модена. Вот еще!

Вилли. Брось, Модена, меня не проведешь!

Модена. Да ни капельки. Что кончено, то кончено. Я не скучаю по Джеку Кеннеди. Просто сердита.

Вилли. По-моему, ты говорила, что все и так шло к концу.

Модена. Шло. И уж безусловно, кончилось после того, как встрял Эдгар Гувер. Джек позвонил мне в тот же день и сказал, что это последний звонок через коммутатор Белого дома, но при этом — надо отдать ему должное — дал мне номер своего личного телефона в Белом доме — на крайний случай.

Вилли. Ты по нему звонила?

Модена. Сначала не собиралась. Но потом, когда ФБР начало наведываться на мою квартиру в Лос-Анджелесе… Мои сменщицы были в шоке. Они сразу поняли, что это не ухажеры забрели выпить.

Вилли. По-моему, это для тебя не проблема. Ты же почти не видишь своих сменщиц.

Модена. ФБР жутко действует мне на нервы. У меня начались головные боли. Просто ужас. Я почти перестала летать. Сэм сократил мои вылеты до минимума — всего три в месяц, но в таком состоянии мне и это тяжело — каждый раз приступ. Голова кружится, все валится из рук — как-то за один рейс три раза поднос роняла.

Вилли. Ну нет!

Модена. В конце концов я решила позвонить по спецтелефону. Попросила Джека избавить меня от слежки ФБР, но он отказался. Несколько раз повторил, что ФБР интересует Сэм, а не я, а мне надо просто смеяться им в лицо. „Я не могу, — отвечаю, — это выше моих сил“. И вот тут Джек дал волю раздражению. „Модена, — сказал он, — ты взрослый человек, и тебе придется разбираться в этих делах самостоятельно“. „Ты хочешь сказать, что у тебя и у твоего брата не хватит власти отозвать ФБР?“ — спросила я. „Хватит, — ответил он, — но цена может оказаться чрезмерной. Так что разберись-ка во всем этом сама, без меня, а я пока займусь кое-какими достаточно важными делами, которые, хочешь верь — хочешь нет, тут у нас происходят“. Ты знаешь, он произнес это с таким нескрываемым бостонским сарказмом — „хочешь верь — хочешь нет“, — что меня до сих пор всю передергивает».

Токио

15 августа 1962 года

Дорогой Рик!

Я слишком давно тебе не писал — все откладывал до поры, когда смогу сообщить что-то хорошее. А вместо этого у меня — увы! — одна горестная утрата за другой, плюс к тому пару раз наведывалось в гости ФБР, хотя и без них тошно. По счастью, я уже без особого труда могу обвести спецагента вокруг пальца, к тому же справедливости ради надо отметить, что дальневосточный контингент Буддиной своры состоит из относительно цивилизованных ребят, которые понимают, что тут, на Дальнем Востоке, они не более чем связники. Одним словом, не лезут в душу.

Итак, еще один из моих старинных друзей обрел вечный покой — Уильям Фолкнер. Он умер в начале июля. Хотя в последние годы я не имел счастья видеться с ним часто, мне врезался в память один славный вечерок в послевоенном сорок шестом, когда Дэшилл Хэмметт, Фолкнер и я встретились за рюмкой в «Двадцати одном». Представляешь, за два часа Фолкнер не произнес ни слова. Похоже, он вообще не замечал нашего присутствия. Время от времени мы легонько тормошили его, и тогда он приподнимал голову и повторял одну и ту же фразу: «Штука в том, джентльмены, что я всего-навсего фермер». Тут даже Дэш, от которого черта с два дождешься хотя бы улыбки, даже он разражался таким хохотом, будто Фолкнер произнес нечто необыкновенно остроумное. Когда я узнал о смерти Билла, мне стало так тоскливо, что я не выдержал и сглупил — поделился с Мэри.

«Да брось ты убиваться, Кэл, — сказала она, — это же не твой закадычный друг. Какого черта — за пятнадцать лет он тебе даже ни разу не написал».

«Да, — согласился я, — но это был великий писатель».

«Допустим, — сказала она тоном, подразумевающим, что вопрос решен раз и навсегда. — Он, конечно, классик, не возражаю, но читать его просто невыносимо. Он из тех, кто до отказа набивает себе нутро таким обилием всякой всячины, что, извини за выражение, способен от натуги издавать разве что непотребные звуки».

Слава Богу, что я не могу поднять руку на женщину. Мужику бы я врезал и за меньшее. Я всерьез беспокоюсь за свой характер, боюсь потерять над собой контроль. Слова, сказанные Мэри, чуть было не сорвали пломбу, но я вовремя убедил себя в том, что она имела в виду не Фолкнера, а своего япошку, которого я отправил назад, к его деревянным стенам, или бамбуковым циновкам, или в какую ни на есть дыру, где он будет переживать свое поражение, но говорить про Билла Фолкнера, что он набивает себе нутро до отказа всякой всячиной, а потом его так распирает, что он издает непотребные звуки, — нет, Мэри наверняка думала в этот момент о своем япошке, но руки у меня все равно чесались.