Норман Мейлер - Призрак Проститутки

Я сумел доставить его домой без каких-либо эксцессов. Это единственное, что я могу записать себе в плюс за этот вечер. Однако, когда я вернулся домой, под дверью меня ждал конверт.

18 ноября

Дорогой Питер (иначе, Роберт Чарлз).

Можем мы сказать, что я вас знал тогда? Одним из первых американских выражений, которые я выучил, было: «Я вас знал тогда». Да, я вас знал в Монтевидео, Питер, вы были приличным парнем, невежественным, поразительно невежественным во всех мировых делах — таким вы были, Питер, но не более невежественным, чем ваши коллеги в Майами, невежественные ковбои из ЦРУ. С меня хватит. Когда вы получите это письмо, я буду на Кубе, где мне и место, хотя это решение далось мне путем мучительного разочарования в себе и отказа от соблазнов вашего мира, к которым я излишне привык. Вы меня понимаете? Я презирал коммунистов, так как сначала принадлежал к ним и знал, какие они в душе лицемеры. В их обществе я чувствовал, как во мне умирает все честное — а в Уругвае я был ближе к ним, чем когда-либо, — и я презирал их за то, что они лицемеры в душе. Они ничего не делают просто ради собственного удовольствия, нет, они наслаждаются хорошей едой не потому, что чревоугодники и им нравится быть чревоугодниками, — нет, они хорошо едят, потому что их долг укреплять свой дух ради великого дела. Ерунда это. Водопады ерунды. И хуже всех в Уругвае моя жена. Власть, дисциплина, добродетельность. Я настолько ненавидел ее, что возненавидел всех коммунистов вообще. Мне так хотелось очутиться снова в Гарлеме, где я жил с проституткой-негритянкой. Она была алчная, но не скрывала позывов ни желудка, ни того, что ниже. Если у мужика был громкий голос, он нравился ей больше, чем пижон с приятным тихим голосом. Она была простая девка. Олицетворение капитализма. И я решил, что капитализм — меньшее зло. Когда что-то делаешь, то делаешь только для собственного удовольствия. И сработало. Минус, помноженный на минус, дает плюс. Алчные люди создают хорошее общество. Капитализм — это сюрреализм, и мне это нравилось.

Но последнее время, вот уже много месяцев, я живу под пятой белого капиталиста, Дикса Батлера, который в один прекрасный день станет очень богатым, потому что он из такого теста, из какого делают состояния. Он все делает только ради собственного удовольствия, и я пришел к выводу, что это даже хуже. Все его поступки продиктованы принципом, в центре которого он сам: «Если что-то кажется мне хорошим, значит, это хорошо». Эрнест Хемингуэй, верно? В результате моя голова очутилась в унитазе с дерьмом. За дальнейшей информацией обращайтесь к Диксу Батлеру. Извините, к Фрэнку Кэслу. Скажите Фрэнку Кэслу, что кубинская разведка знает его настоящее имя — Дикс Батлер: я сообщил им это вчера. А как я его узнал? Он сам мне сказал, когда мы занимались любовью. Да, у меня была связь с Диксом Батлером. Это вас удивляет? Я, бывший главный белый жеребец в Гарлеме да и в Монтевидео, утратил свое мужское естество. Да, за последние два-три года — собственно, когда работал на вас. Но уехал я из Уругвая в панике, зажав член между ног. Уехал, как сукин сын, предатель. В Майами я превратился в законченного предателя — это стало уже повседневной привычкой. Моя задница стала для меня важнее, чем пенис. Почему? Пожалуй, в этом нет ничего таинственного. Мужская сила — это предмет гордости. А я был мешком с дерьмом. А что самое ценное в мешке с дерьмом? Дырка в заднице, сеньор. Я говорю вам все это, Питер, то есть Роберт Чарлз Невинный, чтобы вас шокировать. Я хочу этого добиться. Вы такой наивный. Потрясающе наивный, а хотите править миром. Наглый, наивный, некомпетентный лицемер. Вы осудите меня за гомосексуализм, а ведь вы в большей мере гомик, чем любой из нас, хотя никогда в этом себе не признаетесь, потому что никогда этим не занимались. Вы — гомосексуалист в том смысле, в каком американцы являются варварами, хотя открыто это не практикуют! Они ходят в церковь. А вы трудитесь ради своего народа, поэтому у вас нет необходимости изучать себя в зеркале. Нет, вы смотрите в двустороннее зеркало ЦРУ и шпионите за другими.

Я уезжаю на Кубу не без страха. Что, если средние кубинские коммунисты такие же идиоты, как члены уругвайской партии? Америка более подходящая страна для всякого дерьма. Дерьма вроде меня. Беспокоит меня и то, что Фидель Кастро не изжил своей злокозненности и не может признаться даже себе, что зря разрешил разместить на Кубе ракеты. Но я это выясню — не могу я больше двурушничать. Следовательно, рассматривайте это как мою личную жертву. Коммунизм победит, если человеческая натура сможет выбраться из собственного дерьма. Я чувствую себя пионером.

Suerte, милый человек. Знайте, что я навсегда сохраню любовь к вам. Несмотря ни на что, как говорят англичане.

Adios.

Я прочел письмо. Его содержание все еще крутилось у меня в мозгу, когда зазвонил телефон. По какой-то тональности звонка я догадался, что звонит сеньор Эусебио Фуэртес.

— Где вы?

— На другой стороне улицы. Я видел, как вы вошли в дом. Я поджидал вас. Прочли мое письмо?

— Да.

— Могу я зайти?

— Да.

Это все, что я смог выдавить. Меня начало трясти. Однажды в Мэне, на скале, обрывавшейся в пропасть, у меня затряслись колени, что сразу заметил Проститутка и обозвал «синдромом ножной швейной машинки». А сейчас у меня дрожали руки. Я знал, зачем пришел Шеви.

Он весело вошел в комнату, словно больше не боялся последствий и ему безразличен приговор. Я мог задержать его или благословить на поездку на Кубу. И то и другое было невыносимо.

— Да, — сказал он, — я пришел проститься. Пока я писал письмо, я не думал, что мне захочется это сделать. Я презирал вас. Я не хотел вас видеть. Но сейчас с этим покончено. — Он огляделся. — Есть у вас anejo? — И озорно улыбнулся. — Кубинский ром?

Я протянул ему бутылку с пуэрто-риканской этикеткой и стакан. По счастью, руки с этим справились.

— Знаете, почему я приехал? — спросил он.

— Думаю, что да.

— Могу добавить к тому, что вы знаете. У вас есть пороки, Роберто, и много ошибок, но теперь, покончив с обидами, я считаю, что вы порядочный человек. Поэтому я не могу уехать, не попрощавшись, так как это нанесет удар вашей порядочности. И моей тоже. Я считаю, что во Вселенной существует определенное количество доброй воли. Но это количество неисчерпаемо.

— Нет, — сказал я, — вы хотите, чтобы я вас арестовал. Тогда вы сможете обрести хоть какой-то покой. Вы будете чувствовать, что ваша горечь оправданна. Или же вы хотите, чтобы я благословил вас на отъезд. Тогда вам приятно будет сознавать, что вы наконец заставили меня… — Я не знал, как выразить получше мысль. — Заставили меня нарушить доверие других людей.