Николай Томан - Made in…

Действует ему на нервы и долговязый капитан Уралов. Скептически смотрит он на все прищуренными глазами и хотя бы слово вымолвил.

Они обходят те же. самые объекты, которыми интересовался Астахов в свой первый приезд. А когда подполковник смотрит на часы, то вспоминает, что именно в это самое время Астахов осматривал полигон неделю назад. Случайно ли такое совпадение? У Загорского и так много неприятностей сегодня, а тут еще эта головоломка…

Удивляет Загорского и то обстоятельство, что полковник вдруг останавливается именно на том месте, на котором неожиданно заспорили они в прошлый раз. Загорскому хорошо запомнилось, что разговаривали они тогда о книге летчика Уильяма Бриджмэна «Один в бескрайнем небе». Полковнику она нравилась, а Загорского оставила равнодушным. Неужели и теперь Астахов будет расхваливать эту книгу?

Но нет, не похоже что-то, чтобы полковник собирался продолжить прежний спор. Осмотревшись по сторонам, достает он из своей полевой сумки иностранную газету. Развернув ее, пристально всматривается в какую-то фотографию. Похоже, что и капитан Уралов не понимает, в чем дело, — он смотрит на Астахова с явным недоумением.

— Как по-вашему, — обращается к нему полковник, протягивая газету, — откуда мог быть сделан этот снимок?

Загорский, заглядывая через плечо капитана, видит на снимке свой полигон в момент запуска ракеты «Тау-21». Ничего не понимая, он почти вырывает газету из рук капитана, но полковник решительным движением отбирает ее и возвращает Уралову.

— Потом посмотрите, товарищ Загорский. Пусть капитан ответит сначала на мой вопрос.

Уралов внимательно рассматривает снимок. Конечно, сделать его можно было только на» виду у всех со стороны поля,» совершенно голого до самого горизонта.

— Итак?..

— Фотографировали метров со ста — ста пятидесяти… Вон примерно с той точки, — кивает капитан в сторону ромашек, украшающих макушку небольшого холмика.

— Ну, а если с помощью телеобъектива?

— В этом случае съемку можно было бы вести с расстояния трехсот и даже четырехсот метров. Но опять-таки на виду. Перед нами ведь на несколько километров ровное поле.

— Да, тут действительно все как на ладони, — подтверждает подполковник Загорский. На продолговатом, сухощавом лице его не только удивление, но и явный испуг. — Ума не приложу, как в таких условиях смогли сфотографировать мой полигон.

А капитан уже мерит поле своими длинными ногами. Ходит взад и вперед возле холмика, на котором растут ромашки. Опускается даже на колени, ощупывает траву вокруг.

— Вы, конечно, понимаете мое положение, товарищ полковник, — оправдывается Загорский. — Я ведь…

— Да, я понимаю, — перебивает его Астахов, — потому и не спрашиваю вас ни о чем. Этого никто пока не может объяснить. Или, может быть, вы рассеете наше недоумение? — обращается он к подошедшему капитану.

— Нет, я тоже ничего пока не понимаю, — признается Уралов.

— Тогда сфотографируйте, пожалуйста, общий вид полигона, — просит полковник Астахов, передавая капитану немецкую газету. — Постарайтесь, чтобы снимки были в том же ракурсе, как и на фотографии, помещенной в этой газете.

— Ясно, товарищ полковник! — прикладывает руку к козырьку фуражки капитан Уралов. — Позвольте также обследовать и другие участки полигона.

— Делайте все, что найдете необходимым, — разрешает Астахов и поворачивается к подполковнику: — А вы, товарищ Загорский, учтите, что вашу технику и все ваши действия на полигоне кто-то тайно фотографирует в любое время дня, а может быть, и ночи.

Инженер-полковник Шахов несколько лет подряд давал себе слово заняться «приведением в порядок своего фюзеляжа». Он имел в виду ежедневную физзарядку и регулярные занятия спортом. Конкретно — теннисом. Составлялись программы максимум, и минимум, ни одна из коих не была осуществлена. Мешали этому и чрезмерная занятость, и некоторые другие обстоятельства, главным же образом элементарная леность. А когда перевалило за пятьдесят, Шахов вообще махнул на все рукой, стал только китель заказывать попросторнее.

Лишний вес между тем все чаще давал себя знать. Сказывалось это не только на работе сердца, но и на нервах. Поэтому-то скверное настроение, не покидавшее его в последние дни, Шахов был склонен приписывать своей тучности.

Скверно у него на душе и сейчас. Изнемогающий от жары и усталости, вот уже более получаса лежит он на диване и хмуро смотрит в потолок. Весь день сегодня пришлось ему нервничать, доказывая свою точку зрения, а зачем? Если полковник Астахов склонен больше считаться с фантастическими теориями капитана Уралова, а не с его, Шахова, опытом, то какой смысл во всех этих спорах? Нужно, пожалуй, пойти к самому генералу и доложить ему свою точку зрения…

Уралов, конечно, толковый малый. Начитанный, знающий. Но зачем же быть еще и фантазером? Он воображает, что вражеская агентура оснащена чуть ли не карманными электронными машинами, и не сомневается, что испытательный полигон ракетного оружия фотографировался какими-то кибернетическими средствами. Практика показывает, однако, что вражеские агенты великолепно обходятся и обыкновенным фотоаппаратом. А каким образом удалось им сфотографировать не только полигон, но и самого полковника контрразведки Астахова, это уж результат сноровки агента, производившего съемку. Вот послушаем завтра, что скажут эксперты, изучавшие эти снимки, тогда и будем делать выводы…

Но ждать до завтра не приходится. Раздается звонок, и Шахов слышит веселый голос полковника Астахова:

— Извините, что беспокою вас так поздно, Семен Ильич, но экспертиза уже готова, эксперты у меня, а за вами послана машина.

Приходится вставать с уютного дивана, и весьма вероятна перспектива снова провести всю ночь без сна. А ведь вчера и позавчера было то же самое. Другой бы похудел от такой жизни безо всякой физкультуры…

Машина приходит через десять минут. Шахов, ждавший ее на улице, молча распахивает дверцу и тяжело плюхается на заднее сиденье.

Конечно, эксперты доложат что-нибудь такое, что подтвердит точку зрения Уралова, в противном случае Астахов не стал бы так торопиться. Будет, видимо, допущено, что вражеская разведка использует какую-то новую аппаратуру. А как они завезли ее к нам? Разве над этим кто-нибудь из наших «поборников нового» задумывается? Все буквально загипнотизированы этими самонастраивающимися, самообучающимися и, кажется, даже самомонтирующимися кибернетическими машинами, для коих будто бы все возможно…

«Физики и лирики», — невольно вспоминает Шахов заголовки недавних дискуссионных статей и задает себе вопрос: «А я-то кто же: физик или лирик?» И усмехается: «Лирик, наверно. Лирик испытанных старинных методов разведки и контрразведки. Ну что ж, послушаем теперь физиков и не станем без особой нужды омрачать их нашим скептицизмом. Любопытно, однако, чем, кроме смутных догадок, подтвердят они свою точку зрения?..»