Юрий Дольд-Михайлик - Гроза на Шпрее

— Я уже звонила, машина вышла. Так что скорее бегите к аптеке. Он такой высокий, в немецкой военной форме.

И каблучки ее дробно застучали по мостовой.

Полицейские быстро оцепили весь квартал. Американский офицер сумел ранить преступника, когда тот спускался по водосточной трубе, но рана оказалась не тяжелой, и Петерсон полез по трубе не вниз, а вверх. Попасть в него еще раз не удалось, и он скрылся где-то на чердаке. Петерсон был вооружен и пытался отстреливаться одной рукой.

А в это время карета «скорой помощи» увозила тяжелораненого Себастьяна Ленау. Он был без сознания. Вместе с ним уехала рыдающая Рут.

Через несколько часов полиции удалось найти Петерсона среди развалин одного из домов. Вид у него был страшный — весь в крови, одежда изодрана в клочья, из горла вырывалось какое-то звериное рычание. И тем не менее, он сумел разрядить пистолет в приближающихся полицейских, никого, правда, не ранив. Когда же двое из них навалились на него, он, собрав последние силы, полоснул одного из них ножом. Вскрикнув, тот упал, но второму удалось заломить Петерсону руки за спину и захлопнуть наручники.

В рабочем кабинете Шульца раздался телефонный звонок. Перегнувшись через стол, Фред снял трубку.

— Это вы, господин Шульц?

— Да.

— Говорит Зепп. Звоню из автомата. Вырвался на несколько дней в Берлин. Если не возражаете, приглашаю вас посидеть в ресторане. Можем поехать в «Голубой ангел».

— От этой ветреной погоды у меня все время болит голова. В духоте ресторана я буду для вас плохим собеседником. Если не возражаете, буду ждать вас у себя в семь часов, обещаю, что мы хорошо проведем время. Я прихватил из Гамбурга несколько бутылок английского виски.

— Прекрасно, Фред. Буду ровно в семь.

— С тех пор, как Воронов перебежал к русским, в школе все переменилось. — Пьяная улыбка блуждала по лицу Больмана. — Но об этом говорить нельзя. Пока что замены Шлитсену не нашли, поэтому управляют нами главные начальники — босс и Нунке. Скорее всего, школу расформируют. Такие слухи витают в воздухе. И то, чем мы сейчас занимаемся, — попытка босса и Нунке всплыть. Задумали грандиозную операцию, а вот что из этого получится?.. Все, хватит! — вдруг прервал он сам себя и пьяно опустил голову на стол. — Знаешь, Фред, — он перешел на шепот, — черт меня дернул — я веду дневник! Хотя нам это… так сказать… не рекомендуется. Болтовня может привести к печальным последствиям. Это враг нашей профессии! Но скажу тебе по секрету, ведь я доверяю тебе, старый чертяка — память уже не та, что раньше. А до того, как меня выбросят на свалку, хочу многое запомнить…

— Хочешь опубликовать мемуары?

— Опубликовать?.. Нет… продавать свои записи по частям всевозможным людям. Некоторые с благодарностью приобретут странички из собственной биографии. А может, продам оптом…

— Думаешь, купят?

— Пусть попробуют не купить! Это им дорого обойдется!.. Только ты, Фред, никому ни слова. — На минуту глаза Больмана стали осмысленными, в них промелькнул испуг: не ляпнул ли чего лишнего? Но искорка сознания сразу же угасла.

«Глаза, как у замороженного судака», — подумал Григорий, глядя на Больмана. Он поил его виски, коньяком, не встречая, впрочем, особого сопротивления. Тот пьянел, но на осторожные вопросы Григория давал неопределенные ответы. Григорию очень нужно было узнать, к какой операции так тщательно готовится Больман. Недавно он с шестью подобными типами куда-то ездил и вернулся только через неделю. Нунке на вопрос Григория о Больмане невнятно пробормотал: «На тренировках…»

Итак, готовится какая-то диверсия. В таких случаях на больших полигонах школы строят макет объекта, создают условия, близкие к настоящим, чтобы обучать агентов. Видимо, готовят большую операцию — до сих пор еще никуда не посылали такую многочисленную группу. Домантович сообщил, что из диверсионного отдела школы отобрали шестерых отчаянных головорезов и куда-то увезли. Очевидно, это те же самые. Что они задумали? В комнате, наполненной клубами табачного дыма, за столом напротив Григория сидел человек, который это знал. И нужно, чтобы он заговорил.

— Так что, Фред, помни: болтовня — это наш враг…

— И вино тоже, — насмешливо сказал Григорий, доверху наполняя коньяком бокал Больмана.

— И вино… Но с этим я справлюсь. — Он уставился глазами в бокал и долго смотрел на него. — Вино постоянно циркулирует в моих жилах и идет мне на пользу… Я бодр и здоров… Но когда меня укусит, например, комар, то, напившись моей крови, сразу же рухнет пьяный… Ты, Фред, не думай, что я всегда так пил. Когда-то я был мечтательным юношей, даже хотел стать поэтом… К сожалению, не мы определяем свою судьбу, а она бросает нас, куда ей вздумается. Так вот, Бахуса я избрал своим богом там, на Востоке — он согревал меня в заснеженных степях, спасал от русского мороза. Ох, и натерпелся же я страха в тех сугробах! Казалось, мы никогда не вернемся оттуда. Вот там-то я впервые и подумал о дневниках. Записываю только главное. Последнюю запись сделал вчера и, если не вернусь…

Григорий насторожился. Но Больман вдруг замолчал, уставившись мутным взглядом в одну точку.

— Что-то серьезное? — осторожно спросил Григорий.

— Серьезное… Но об этом говорить нельзя. Даже нам с тобой. Нельзя, нельзя! — с пьяным упрямством повторял Больман.

Его уже развезло. Он ерзал на стуле, опирался локтями на заставленный закусками стол, пытаясь найти удобное положение. Галстук съехал набок, расстегнутый воротничок рубашки открывал заросшую шею, бледное лицо покрылось красными пятнами, прядь волос прилипла к вспотевшему лбу. Все это вызвало у Григория отвращение.

— И все же мне кажется, что вести дневник неосторожно. Ты накличешь на себя беду. Представь на минутку, что он попадет в руки заинтересованного лица… — сказал Григорий, стараясь направить разговор в нужное ему русло.

— Не считай меня дураком. Черта лысого он попадет к кому-нибудь… От того, что выходит из-под моей пишущей машинки, остается только ма-а-ленький след. Вот такой… — Он сомкнул пальцы щепоткой, но пошатнулся на стуле, один палец соскользнул, и получилось что-то вроде дули. — Все прочее рассыпается в прах. Да и кто заглянет в мою берлогу? Ведь я умер… — Больман потянулся к бутылке и, расплескивая коньяк по скатерти, наполнил свой бокал.

«Что он несет? — думал Григорий… — «От написанного остается маленький след… прочее рассыпается в прах…» Пока ясно только одно: дневники он хранит дома. Но как понять остальное?.. Маленький след… Почему маленький?.. Кажется, догадался! Видимо, он фотографирует написанное, а рукопись сжигает. «Прочее рассыпается в прах…» Пленку легче спрятать. Значит, вероятнее всего, пленка… Какой же у него аппарат? Скорее всего, малогабаритный, чуть больше спичечного коробка… Видимо, «Истмен-Кодак».