Юрий Дольд-Михайлик - Гроза на Шпрее

Снова наплывом возникает лицо Бертгольда — страшное, перекошенное от бешенства. Прежде чем автомат командира гарибальдийцев прошил палача, Григорий успел шепнуть ему — кто скрывается под именем Генриха фон Гольдринга…

Война кончилась. Ты бы мог поставить на этом точку и продолжать учиться. Но существует закон дружбы и братства. Получив от Курта письмо и узнав, что Матини попал в беду, ты поспешил ему на помощь. И попал в западню.

Спровоцированное столкновение с американским солдатом. Камера смертников. Попытка купить твою честь ценой предательства… Нет, сначала эта неудачная попытка, а потом уже камера смертников… На рассвете тюремный врач «из гуманных соображений» принес ампулку с ядом. Помнишь, как ты перекатывал ее на ладони, словно определяя весомость блага, таящегося в ней? Стоило только раздавить зубами тонкую оболочку… Но все твое человеческое достоинство восстало против этого. Ты хотел умереть, как положено мужчине… A вот от сигареты не отказался. Какой же курильщик откажется от последней затяжки?

Заметив движение в узком тюремном дворе, где происходили казни, ты закурил. Горький и одновременно сладковатый привкус табака. Может быть, это только показалось? Ты глубоко затянулся еще раз…

A пришел в себя только в Испании.

Тебя выкупили у американцев, как вещь. Втащили в самолет, как багаж самоуверенного, надменного Нунке. И распоряжаться тобой он собирался, как вещью. Правда, достаточно ценной. Иначе бы тебя не назначили преподавателем русского отдела в школе разведчиков под Фигерасом.

Не знал Нунке, что, выкрав своего бывшего подчиненного Гольдринга, он собственноручно привез в школу бомбу замедленного действия.

Западня. Безысходность. Ты еще прикован к постели. А все мысли направлены на одно: как бежать отсюда? Даже нарвавшись на пулю. Отрезвил первый же разговор с Нунке: недобитые фашисты готовятся к реваншу не только здесь, в школе «рыцарей благородного духа», а повсюду. У них могучие покровители за океаном, где тоже разрабатываются тайные планы, направленные против Советского Союза и других социалистических стран.

Фред Шульц. Теперь он Фред Шульц. Здесь все работают под вымышленными именами. Даже главный заокеанский босс Думбрайт.

Не скоро удалось Григорию подать о себе весточку на родину и получить оттуда инструкции, а вскоре и верного помощника — Домантовича. Его доставип сам Думбрайт вместе с группой бывших власовцев, ставших курсантами школы.

Милый Мишка Домантович, отчаянный Мишка Домантович. Нам приходилось враждовать, чтобы ни у кого не вызвать подозрений.

Но в редкие минуты, когда мы оставались наедине и знали, что за нами не следят, что поблизости нет подслушивающих аппаратов, какой отрадой был короткий разговор, вскользь брошенная шутка, просто пожатие руки.

Был у тебя, Григорий, еще один островок среди этой трясины, где ты мог отдохнуть душой — вилла патронессы школы Агнессы Менендос. Вначале ты враждебно относился к этой женщине, и если бы не ее дочка-калека, маленькая Иренэ…

Теплое, щемящее чувство пронзает сердце Григория. Он видит красивую голову молодой женщины, бледное личико девочки, которое всякий раз как бы озаряет внутреннее сияние, когда она видит дорогих ее сердцу людей.

Как безжалостно и цинично падре Антонио и Нунке использовали семейную трагедию Агнессы. Какими путами оплели эту неопытную и малообразованную женщину, чтобы окончательно подавить ее волю. До самого последнего времени Агнесса верила, что школа «рыцарей благородного духа», которую она возглавляет, — учреждение, занимающееся добрым делом: в нем обучается воинство Христово, которое принесет людям науку любви и милосердия, и мадонна воздаст ей за это, вернув Иренэ здоровье. Бедная, обманутая душа! Именно здоровьем Иренэ и пренебрегли для того, чтобы держать тебя в руках, чтобы прятаться за такой надежной вывеской, как школа рыцарей — поборников веры.

Ну и морды же были у Думбрайта и Нунке, когда они узнали о бегстве Агнессы в Италию! Так ловко их обмануть! Поехать как бы к папе римскому и забрать с собой все деньги, лежащие на счету. Это рука падре, только падре… Думбрайт даже заикался. Немедленно вернуть его, и Агнессу с ее калекой! Поручить это дело Фреду!

И вот ты в Риме, Григорий. Он бурлит за стенами этой комнаты.

Чужой город…

На открытых окнах шелестят спущенные шторы. Звук этот невыносимо раздражает Витторио Рамони. Шум напоминает щелканье бича, погоняющего время — такое драгоценное именно ранним утром. Единственное время, когда граф может отдаться любимому делу… Сегодня, правда, по собственной вине Витторио задержался чуть ли не на полчаса: примерял рабочую куртку, принесенную портным. Но что поделаешь, если ты принадлежишь к таким утонченным натурам, для которых окружающая обстановка во время работы значит очень много: будь то цвет авторучки или собственная одежда.

Витторио проводит гребешком по светло-каштановым, негустым, но волнистым волосам, потом подходит к зеркалу, висящему в простенке, и еще раз осматривает себя. Покрой мягкий, теплый тон светло-серой материи, черные бархатные отвороты — все очень элегантно и главное к лицу. В этой одежде он похож на своего прапрадеда, который глядит на него с потемневшего от времени портрета. Тот же утонченный овал лица, спокойные полукруги бровей над ласковыми задумчивыми глазами, прямой нос. Чувственные, чуть крупноватые губы придают лицу особую оригинальность: борьба плоти и духа! Этим отличались все предки Витторио, так же, как и этот прапрадед: он прожил бурную жизнь развращенного вельможи, оставив, впрочем, потомкам фундаментальный исторический трактат о венецианской школе искусств ранней поры Возрождения. Должно быть, от этого прапрадеда Витторио и унаследовал склонность к литературе.

Для «разгона» граф всегда начинает свой рабочий день с переписки заготовленных накануне черновиков. Толстая тетрадь в сафьяновом переплете раскрыта. Буквы быстро нанизываются друг на друга, образуя ровные строки.

«Судьба Италии — это судьба Нарцисса, который, влюбившись в собственное изображение, тихо умер от неудовлетворенной любви. Итальянцы, очарованные величием своего прошлого, восхищенные непревзойденной красотой древней истории, как бы парализованы экстазом самосозерцания. Они отказались от действий — единственной движущей силы любого прогресса, и тем самым привели нацию на край бездны. Возвращаясь к событиям недавнего прошлого, отчаянной и действительно героической попытке пробудить дух народа для деятельной творческой жизни…»

Не закончив фразу, Витторио Рамони перечитывает написанное и самодовольно улыбается. Придет время, благодарные потомки отдадут должное своему летописцу. Ничего, что сейчас приходится тайком писать эти мемуары, работать урывками, в редкие минуты, свободные от повседневных забот.