Игорь Атаманенко - Шпион судьбу не выбирает

Если французская «наружка» наблюдает, облизываясь от зависти, как я поглощаю мидии, то она мне, конечно, этого не простит — какую-нибудь каверзу потом устроит непременно. И будет права, отомстив мне за устроенный сеанс садомазохизма…

Немедленно прочь из таверны!

…Я вхожу в какую-то анфиладу магазинчиков, торгующих антиквариатом, всякими дорогими безделушками, ранее принадлежавшими французским королям, их вассалам и завоеванным ими нациям и народам. Содержимое каждой лавчонки убеждает меня, что на долю любого туриста, приезжающего в Париж, еще достаточно нераскрытых тайн. Это ощущение усиливается, когда я натыкаюсь на галерею, где свободно — были бы деньги! — можно приобрести полотна всемирно известных художников: Эдуара Мане, Поля Сезанна, Ван Гога, Гогена и обожаемого мною Тулуз Лотрека. Подлинники!

Увы, на мои командировочные можно приобрести разве что запах этих картин. Кстати, о запахах. Вчера у магазина «Самаритэн» какие-то отвязные коммерсанты, парень и девица, приняв меня за американца, пытались всучить мне запаянные консервные банки, наподобие пивных, по пять франков за штуку. Уверяли, что в банках закатан ни много ни мало — воздух Елисейских полей. На банках по-английски были исполнены надписи: «весенний воздух», «осенний воздух», «утренняя свежесть», «вечерний бриз» и так далее.

Я замедлил шаг. Развязная пара оценила мой поступок со своей, коммерческой, колокольни. Я же просто искал подходящие слова, чтобы изящно, не по-американски, ответить на их притязания.

— Простите, — наконец нашелся я. — Воздух с Елисейских полей — это прекрасно, но я ищу консервированные экскременты апостола Петра!

…Двигаясь мимо лавчонок, сплошь увешанных картинами мастеров разных эпох, от классицизма до постимпрессионизма, краем глаза замечаю какие-то странные статуэтки, подсвечники и настольные лампы. Они вносят некоторый диссонанс в интерьер галереи и не могут не привлечь моего внимания. Подхожу к прилавку и начинаю их рассматривать. Боже праведный, да это же настоящая кунсткамера, но как оформлена! Все выставленные на продажу предметы домашнего интерьера имеют заполненные жидкостью прозрачные полости, в которых находятся… человеческие головы. Прямо наваждение какое-то! Я от них бежал из Москвы, с Пляс де ла Конкорд, и вдруг… с чем боролся, на то и напоролся! Тут голов, отделенных от туловища, целая коллекция. Негритянские — цвета зрелого баклажана, с курчавыми волосами, расплющенными носами и коровьими губами. Китайские — желтые, с тремя волосинами вместо бороды и хищным прищуром щелочек вместо глаз. На лбу у одной самурайской головы замечаю каллиграфически исполненный красный иероглиф. Славянские — бородатые, разухабистые, испитые хари. Встретишь такую в ночи — враз обделаешься от избытка чувств…

Однако пора взять в узду свои нервы.

«Спокойно, Леонтий, — говорю я мысленно себе, — больше юмора, ты же в Париже! Это всего лишь кукольные головы, надо к ним прицениться. Новый год на носу, тебя домашние просили позаботиться о подарках, так что — вперед!»

Головы выглядят вполне натурально, это — не мумии фараонов, выставленные в Эрмитаже. Черты лица не просто узнаваемы — они будто вырезаны из кости, нос губы, даже щербинка между передними зубами, все — как и положено искусно сделанной кукольной голове, только большего размера. Мысленно представляю, как я развешу пару-тройку таких головок для своего внука на новогодней елке. Вот будет-то потехи для гостей! Если, конечно, никто не наделает в штаны от страха или ни с кем не случится сердечного приступа! Нет-нет, прочь — это уже от лукавого. Или от мистера Хичкока?

Я гляжу на головы со смешанным чувством страха, отвращения и восхищения одновременно, не в силах оторвать взгляда. Они действуют на меня завораживающе. Нечто подобное испытывают люди, стоящие у стеклянной перегородки, за которой струятся кобры, принимая предбросковую стойку. Черт возьми, как все-таки хороши эти головки, они — произведение искусства! Или они хороши, потому что выглядят слишком естественными? В моем воспаленном воображении опять возникают образы дела «Вурдалаки», казалось бы, задавленные глыбой времени…

Нет-нет, надо немедленно все прояснить! Но ведь минуло более десяти лет! Ну и что? В контрразведке не бывает сроков давности! В атаку!

…Мое заинтересованное отношение к выставленным на продажу головкам не остается незамеченным. Пожилой грузный мужчина с улыбкой, от которой тают снега Килиманджаро (вот у кого надо бы пройти практику нашим продавщицам!), и дежурной фразой:

— Что желает мсье? — приближается к прилавку.

В таких лавчонках, как и в любом французском ресторане, завсегдатаем вы станете с первого захода, если, конечно, не будете экономить на своем имидже солидного клиента. В ресторане надо дать обильные чаевые, в лавчонке — с первого жеста продемонстрировать свою неиссякаемую кредитоспособность. Ну, скажем, приобрести, не торгуясь, дорогую безделушку. Лучше пару. Этот способ — родной ключ к потаенным замкам сердец стоящих за прилавком торговцев. Стоп! К этим уловкам надо прибегать лишь в том случае, если вы намерены вновь туда вернуться за чем-нибудь более существенным или что-то разузнать. Я — да, намерен! Разузнать, а если понадобится, — то и вернуться…

Против лома — нет приема! А он — в правом кармане моих брюк. Театральным жестом я достаю… перетянутый резинкой «пресс» баксов. По сути — это «кукла» в долларовом исполнении. С двух сторон «пресс» обложен стодолларовыми купюрами, а между ними — однодолларовые. Хвала и слава американским казначеям — они позаботились о том, чтобы у купюр разногономинала был одинразмер! С помощью «куклы» я легко прохожу за туриста-мота из Штатов. Плюс мой рост и безукоризненный американский выговор…

Не подумайте плохого — на случай, если незнакомка из Штатов, с которой мне предстоит встретиться, окажется в затруднительном материальном положении, меня снабдили, ну, о-очень кредитоемкой золотой карточкой из тех, что «новые» русские веером рассыпают перед официантами и продавцами фешенебельных заведений. Однако «пресс» — это мое собственное изобретение, мое секретное оружие, я горжусь им!

«Пресс» впечатляет. Я вижу, что мой собеседник готов решить участь всей своей богадельни, не отходя от прилавка. Хоть оптом, хоть в розницу. Начинаю прессинговать психику торговца. С его помощью неспешно выбираю безделушку подороже и, не торгуясь, небрежно швыряю зеленый «стольник» (выбранный амулет стоит 85 франков, это — около восемнадцати долларов) на прилавок.

— Простите, мсье, — раздается в ответ, — мы не принимаем доллары. Вам необходимо поменять валюту. Я очень сожалею, мсье…