Георгий Брянцев - Следы на снегу (Художник М. Рудаков)

Эти воспоминания проплыли в голове Быканырова, и он поделился ими с майором.

— А почему ты подумал о «Красноголовом»? — поинтересовался майор.

— А это что? — и старик опять ткнул пальцем в пучок рыжих волос. Вот такие и у него были.

— Ты фамилию его помнишь?

— Помню. Шараборин.

— Верно. Вспомнил и я. Верно и то, что он бежал из лагеря и числится в розыске. Так ты думаешь, что тут был Шараборин?

Старик повел плечами.

— Почему нельзя думать? Шараборин всегда оказывался там, где кровь. Плохой он человек. Совсем плохой.

Шелестов подумал о чем-то своем, а затем спросил:

— Кстати, я забыл, почему у него рыжие волосы. Он ведь якут?

Быканыров кивнул головой.

— Якут, а рыжий, потому и прозвали его «Красноголовым». У него мать была якутка, а отец русский, царский урядник. И волосы у отца были, как огонь. Убили отца партизаны. Его отец банду по тайге водил.

— Помню… Теперь все помню.

Когда Шелестов и Быканыров вернулись на квартиру, было около девяти часов вечера. Летчик Ноговицын и механик Пересветов спали на одной кровати. Радистка Эверстова, сидя за столом, делала какие-то записи в своей тетради.

Быканыров прилег на свою койку отдохнуть, а Шелестов в раздумье заходил по комнате. У него еще не было никаких конкретных доказательств тому, что Белолюбский имеет отношение к убийству инженера Кочнева, но путаная биография коменданта, его таинственное исчезновение, наконец, пребывание в его доме неизвестного, обнаружение остатков взрывчатки — все это сосредоточивало подозрения именно на нем.

О том, что с Белолюбским в тайгу ушел «Краслоголовый», Шелестов так же мог лишь предполагать, как и то, что «Красноголовый» появлялся на руднике не случайно. И теперь Шелестов думал, главным образом, о том, как поскорее нагнать Белолюбского и его спутника и схватить их. Тогда, возможно, многое неясное станет ясным. Ему не без основания казалось, что Белолюбский может дать нить, идя по которой, размотается весь этот запутанный клубок.

Шелестов подошел к спящему старшему лейтенанту и, тронув его за плечо рукой, позвал:

— Товарищ Ноговицын…

Летчик моментально вскочил, а за ним и механик. Оба они спросонья как-то смешно и оторопело выглядели. Оба, как по команде, зевнули и протерли заспанные глаза.

— Товарищ Ноговицын! Сможете ли вы сейчас вылететь в Якутск?

Ноговицын встал, вытянул по швам руки и бодро ответил:

— Для этого нужно только ваше приказание.

— Так вылетайте, не теряя времени. Вас опередит радиограмма, и на аэродром, возможно, подъедет полковник Грохотов. Короче говоря, к вашему прилету будет уже кое-что приготовлено и подвезено. Грузите все и айда обратно. Я бы хотел вас видеть здесь рано утром. Обернетесь?

Ноговицын нахмурил лоб и спокойно ответил:

— Обернусь, если не задержит Якутск или погода.

— За Якутск я ручаюсь, не задержит, а погода вас не испугает — это мне давно известно.

— Тогда рано утром я буду здесь. Разрешите отправиться?

— Да. Желаю успеха. Ни пуха, ни пера.

Ноговицын рассмеялся и начал натягивать торбаза.

— Чему вы смеетесь?

— Да вот этому русскому напутствию: «Ни пуха, ни пера». У меня отец-старик плохо говорит по-русски. Он где-то услышал вот эту поговорку, скорее всего от русских охотников, — это же охотники так говорят, — ну и запомнил ее. Запомнил, но плохо. И вот как-то провожал меня в далекий рейс, — я летел в бухту Тикси, — и, прощаясь со мной, сказал этак серьезно: «В пух тебе и прах». Вот уже было хохоту.

Шелестов, Быканыров и Эверстова тоже рассмеялись.

— Ну как, готов? — обратился Ноговицын к своему механику.

— Готов, можно и в небо, товарищ старший лейтенант, — ответил тот, затягивая «молнию» на комбинезоне.

Летчик и механик пожали всем руки, и, когда дверь за ними закрылась, Быканыров опять прилег на свою койку и сказал:

— Хорошие ребята. Веселые, молодые, а молодость, однако, не признает никаких трудностей, все одолеет. К утру они будут здесь на своей птице.

Шелестов подсел к Быканырову и, положив руку на его плечо, проговорил:

— Ты, отец, тоже молодой и тоже не боишься никаких трудностей и препятствий. И я думаю, что ты рано утром тоже будешь здесь.

Старый охотник не понял смысла сказанного майором.

— А куда же я денусь? Я вот на этой койке и буду.

Майор посмотрел на ручные часы.

— Нет, дорогой. Тебе, видно, не придется спать этой ночью. Тебе предстоит дело.

Быканыров с несвойственной его возрасту проворностью поднялся с кровати.

— Что же ты тянешь, Роман Лукич? Говори сразу, какое дело.

— Я не тяну, я думаю. От тебя будет зависеть очень многое. От тебя будет зависеть: сможем ли мы завтра броситься в погоню за этими двумя или не сможем.

— Так, говори, говори, — торопил Быканыров. — Что надо, я все сделаю.

— Сколько километров от рудника до твоего колхоза? — спросил Шелестов.

— По-разному, Роман Лукич. И смотря для кого.

— Как это так?

— А вот так. Днем шестнадцать, а ночью все двадцать. Я пойду — одно дело, а ты — другое.

Шелестов закивал головой.

— Понял. А председателем колхоза по-прежнему Неустроев?

— Он.

— Нам нужны будут к утру олени и нарты. Восемь оленей и четверо нарт. Ваш колхоз ближе к руднику. И я думаю вот о чем: пойти ли тебе одному к Неустроеву или и мне вместе с тобой?

— Ты умный человек, Роман Лукич. Давно я тебя знаю. Скажи, однако, зачем двоим делать то, что сделает один?

— Я тоже об этом думаю. Поэтому становись на лыжи и иди в колхоз.

— И пойду, самой короткой дорогой пойду. Один я знаю эту дорогу. Два часа, — и я буду пить чай у Неустроева.

— Это будет очень хорошо. Попроси товарища Неустроева от моего имени и от себя лично. Расскажи ему все толком. Он поймет и даст оленей. Я думаю, что все колхозники кровно заинтересованы в поимке таких людей, как Шараборин и Белолюбский. Который из них опаснее, — сейчас сказать трудно.

— Понимаю, — коротко бросил Быканыров, одеваясь.

— Оленей выбери хороших, нарты исправные, проверь упряжь…

— Знаю, — ответил старый охотник, — сам буду все смотреть. Оленей возьму таких, что с осени не запрягались. — Он пощупал для чего-то свои ребра и стал надевать на себя короткую кухлянку. — Таас Бас пойдет со мной.

— А вы его кормили, дедушка? — спросила Эверстова.

— Я всегда вперед кормлю Таас Баса, а потом ем сам, — серьезно ответил Быканыров. — Вот я и готов. Утром буду здесь. Раньше буду, чем прилетят молодые.

Шелестов вышел проводить старого друга. Пока Быканыров осматривал и закреплял лыжи, майор думал: «Как много раз выручал меня этот надежный товарищ. И сколько раз еще доведется мне обращаться к его помощи?»

Он пожал руку охотника и стоял на ступеньках дома, пока Быканыров и Таас Бас не скрылись из глаз за строениями рудничного поселка.