Платон Обухов - Охота на канцлера

За это предложение проголосовали единогласно при одном воздержавшемся — самом канцлере.

На следующий день Роммель приступил к формированию комиссии. Но он занимался этим без всякого желания. До истечения отпущенного ему канцлером срока осталось три дня, а он еще не придумал сколько-нибудь эффективного способа установить слежку за фон Мольтке.

Церковь Сен-Эсташ — одна из самых интересных в Париже. Прошло два века с окончания строительства Нотр-Дам на Иль-де-ля-Сите, когда богатые торговцы, жившие на правом берегу Сены, решили, что они достаточно состоятельны и могущественны, чтобы соревноваться с феодалами хотя бы в области архитектуры. Собрав деньги, они затеяли строительство церкви Сен-Эсташ, пытаясь превзойти Нотр-Дам. Но строительство растянулось на сто пять лет, закончившись лишь в 1637 году, и внешний вид церкви стал причудливым смешением двух разных архитектурных стилей. Контрфорсы Сен-Эсташ — почти невесомые, как бы парящие в воздухе — были несомненно готическими. А вот колонны, полукруглые арки и окна явно строились мастерами, работавшими в стиле Ренессанса.

Вера Наумова стояла на ступенях Сен-Эсташа и наигрывала на старенькой флейте единственную мелодию, которую знала — «Свадебный марш» Мендельсона. Рядом с ней лежала коробка из-под обуви.

На циркачке были черные заплатанные брюки, клетчатая рубашка и потрепанная серая куртка — все, купленное в самом дешевом комиссионном магазине.

Бравурный марш звучал грустно. Вера играла с раннего утра, но денег в коробке набралось всего франков тридцать, не больше.

Домой можно было не спешить. Вера давно съехала с квартиры и теперь ютилась в здании, принадлежавшем французской Армии спасения. В первую же ночь ее попытались изнасиловать безработные марокканцы. Она не стала жаловаться привратнику, просто собралась с силами и так отдубасила насильников, что они с позором сбежали. Больше к Вере никто не приставал, но она предпочитала проводить в доме Армии спасения как можно меньше времени. Боялась мести марокканцев.

Франсуа Тюренну пришлось провести в приемной Мишеля Вальмана почти час, прежде чем банкир соизволил наконец принять его.

Сидя за массивным столом, в черном костюме, безукоризненно белой рубашке и красном галстуке, банкир казался весьма представительным.

Когда Франсуа вошел в кабинет, Вальман даже не предложил ему сесть. Тюренну пришлось с видом провинившегося школьника стоять под огромной люстрой, которая одна стоила столько же, сколько весь его «Монплезир» вместе со всем реквизитом.

— Ну-с, — холодно промолвил банкир, — чем ты можешь похвастаться?

— Ничем, — выдавил из себя Тюренн.

Он проклинал тот день и час, когда соблазнился возможностью без особых трудов получить пятьдесят тысяч франков. «Я мог бы легко отказать Вальману, сославшись на то, что Вера, воспитанная в детстве на принципах коммунистической идеологии, не отдается за деньги. Объявил бы ему, наконец, что Вере в силу своей профессии запрещено сближаться с мужчинами. Да мало ли что… — казнил себя владелец „Монплезира“. — А теперь я потерял Веру, благодаря которой смог выбраться из кризиса, да и Вальман вряд ли заплатит обещанное».

— Если ты не будешь шевелить мозгами и не заставишь циркачку лечь ко мне в постель, то станешь безработным, — безжалостно констатировал банкир.

— Но я делал все, что возможно! — запальчиво крикнул Франсуа. — Предлагал деньги, работу, квартиру даже тогда, когда она стала нищей и поселилась в приюте Армии спасения вместе с отбросами общества. По моему заданию ее пытались изнасиловать марокканцы. Но она упрямо дует в свою флейту на ступеньках церкви Сен-Эсташ, собирая деньги на поездку в Лондон. Мужчин у нее нет… Это — чисто русское упрямство, месье Вальман. Нам, западноевропейцам, его не понять…

— Золоту все подвластны!

— Но не русские! Русские женщины — особенно упрямы. Вспомните Толстого, его Анну Каренину. Смогла бы француженка использовать поезд в качестве гильотины?

— Так ты отказываешься!

Глядя на разгневанного банкира, трудно было поверить, что ему больше восьмидесяти лет. Он словно помолодел наполовину.

— Я попытаюсь еще раз, — сник Тюренн. — В моем положении выбирать не приходится…

— Это ты правильно заметил. — Вальман выписал чек на десять тысяч франков и перебросил его через стол Тюренну. — Если ты не уложишь Веру ко мне в постель, — а это для меня дело принципа — тебе придется распродать остатки имущества «Монплезира» и бежать регистрироваться на биржу труда. Или искать вторую наездницу, которая поможет сотворить второе чудо — завлечет зрителей в твой цирк.

Вальман нажал кнопку. На пороге кабинета застыл камердинер.

— Проводи его, — мотнул головой банкир и углубился в свои бумаги.

Гельмут Фишер с подозрением посмотрел на Роммеля. От недавней мрачной подавленности шефа Службы безопасности не осталось и следа. Он был в отличном расположении духа. Только что зачитанный им доклад о мерах по усилению охраны канцлера Германии дышал уверенностью и оптимизмом.

Между тем, завтра Роммель должен был либо доложить о установленном наблюдении за фон Мольтке, либо положить на стол Фишера заявление с просьбой об отставке.

Впрочем, уже через сорок минут после доклада Роммель позвонил Фишеру и встревоженно попросил срочной аудиенции.

Когда Роммель вошел в кабинет Фишера, канцлер поразился происшедшей с ним перемене. Аккуратная прическа шефа службы безопасности растрепалась, глаза горели лихорадочным огнем, на щеках выступил кирпично-красный румянец, веки подергивались.

— Господин канцлер! — с порога закричал Роммель. — В армии обнаружен заговор!

— Ну и сколько же там заговорщиков?

— Трое!

— Сядь, — приказал Фишер, — и успокойся! — Он налил Роммелю стакан минеральной воды. Генрих жадно выпил и облизнул пересохшие губы. — А теперь слушаю тебя, — приказал канцлер.

— Во главе заговора стоит офицер Эрик Мюллер, майор военно-воздушных сил, заместитель командира базирующегося под Штутгартом авиаполка. Он предан фон Мольтке, а вас называет «предателем интересов Германии», надеется на то, что армия восстанет и под предводительством фон Мольтке двинется на Варшаву. В заговор он вовлек капитана артиллерии Карла Латтмана и майора войск связи Петера Кунца. Все они служат в одном полку.

— Заговорщики уже успели сделать что-то конкретное?

— Ну, если назвать «конкретным» делом усиленную пропаганду своих взглядов среди офицеров и солдат частей и подразделений, в которых они служат, то да, успели!