Николай Никуляк - Нить курьера

Перелистав газеты, я поспешил на службу, где меня ждала весьма интересная встреча и беседа.

Когда его ввели, мы приветствовали друг друга легким кивком головы. Чувствовалось, что он узнал меня. И не удивительно: ведь мы путешествовали от моста в одной машине. Я предложил стул, он сел. Внешне казалось, что он спокоен. Чувствовалась привычка постоянно держаться начеку, готовность к стремительным атакам. Я посмотрел ему в глаза — глаза хищной птицы со стальными зрачками, в которых продолжала сверкать та же гордая наглость, что и в далекие дни, когда каблуки его аристократических башмаков стучали на мостовых Тегерана и Тебриза, Стамбула и Анкары, Львова и Киева.

— Как себя чувствуете? — спросил я.

— Спасибо. Мое самочувствие, полагаю, лучше того, какое будет у вас, когда предъявит ультиматум мое правительство и заговорит пресса.

Отвечал он с явным апломбом, хотя его голос похож был на звук, издаваемый продавленным барабаном.

— Вы ждете ультиматума?

— Трудно сказать, кто его ждет больше. Я жду его с надеждой, а вы со страхом…

— Мне кажется, что вы плохо информированы. Мы не можем нести ответственность за каждого утопленника и принимать ультиматумы, относящиеся к самоубийцам.

— Что за глупая игра? При чем здесь утопленники?

— Игры уже нет — она окончена, Генрих Брунер. А что касается самоубийцы, то речь идет именно о вас. Ведь вы уже труп, и надеяться вам не на кого.

Сказав это, я положил перед ним кипу газет.

Брунер просмотрел несколько сообщений и сразу сник, руки его задрожали…

Но вот глаза его загорелись, и он истерически закричал:

— Это незаконно! Это низко и подло!

— Ошибаетесь. Если борьба со шпионом, по вашему понятию, ведется низкими людьми, то как же тогда назвать самого шпиона, того, кто борется против страны, освободившей Австрию ценою крови своих сынов? Как назвать того, кто опутал многих людей, купив их за жалкие гроши? Ведь вместе с вами и они будут нести ответственность — все эти служащие магазинов, парикмахеры, портные, девушки из кафе и другие известные вам сообщники. Все они будут проклинать только вас, а не советские органы, которые вынуждены обороняться.

Эти слова привели Брунера в смятение. Он почувствовал, что настал час расплаты, что заступиться за него некому.

И Брунер начал сдаваться.

— Скажите, вам действительно все известно? — уже заискивающе спросил он. — И при всех ли условиях я буду расстрелян?

— Вы еще ничего не сказали, а уже спрашиваете?

Брунер задумался. Он оценил серьезность своего положения и понял, что именно сейчас должен определить свое отношение к следствию, а следовательно, и к своей судьбе.

— Разрешите, я все опишу сам. Все же будет видно, что я добровольно дал показания.

И он протянул свою длинную, худую руку за карандашом и бумагой.

К четырем утра большое пухлое дело, условно именовавшееся «Нить курьера», было нами закончено и подготовлено к передаче в следственный отдел для более полного расследования и выяснения вины других соучастников. Обстоятельства складывались так, что теперь можно было не спешить с их арестом и детальнее разобраться в виновности каждого из них.

— Нельзя ли узнать, кого вы утопили вместо меня, ведь речь идет все же о человеке? — спросил меня Брунер по окончании допроса.

— Вы хотите спросить ни кого, а что? Что же, пожалуй, я вам отвечу. В канал выброшен камень. Большой камень, каких немало на берегах голубого Дуная. Пусть этот пустяк вас не беспокоит.

— Да, я так и думал…

Скорчив гримасу, он поклонился и ушел, сопровождаемый конвоиром…

Он сидел передо мной, этот пожилой майор, с совершенно седой, как пряди льна, шевелюрой, красный от, смущения и досады, и говорил как-то неуверенно, застенчиво:

— Может, я это зря, но меня интересовала попутная автомашина, чтобы доехать до места службы. Я приехал из отпуска и на привокзальной площади искал машину. И вот, это была лишь секунда, в окне машины мелькнули гимнастерка и пилотка. Я побежал, но вместо пилотки увидел шляпу, а под ней высоко поднятый воротник зеленого пыльника. И еще шарф… Нет, только уголок шарфа, такого же коричневого, как шляпа. В это время машина рванулась с места и затерялась в вокзальной сутолоке. Но я все же успел разглядеть номер W 35–16. Здешний.

Номер автомашины майор назвал твердо.

— А может быть, пока вы бежали, одна машина ушла и на ее месте оказалась другая?

Майор нахмурился. Он молчал, теребя уголок зеленой суконной скатерти, которой был застлан приставной стол. Наконец, с сомнением покачал головой:

— Нет, я видел гимнастерку, пилотку. Он еще до сих пор у меня в глазах, этот темно-зеленый цвет, мелькнувший в окне машины. Я ведь не спускал с нее глаз, бежал за ней в надежде догнать. И вот… та же машина, но… вместо пилотки — шляпа…

— Интересно, — заметил я.

— Я рассказал то, что видел, решил, что молчать об этом, может, даже преступно.

— И все же две недели молчали?

— Да, — невесело подтвердил он. — Но ведь я не мог уяснить все сразу, не мог поверить своим глазам… Однако и забыть тоже не смог. Потом обдумывал, взвешивал. Да и дел было много.

Светлые его глаза смотрели на меня простодушно и немного испуганно. Помолчав, он откровенно спросил:

— Что же теперь делать?

— Теперь, — сказал я, — вам придется все рассказанное подробно изложить на бумаге.

И я подвинул к нему бумагу и ручку…

— А сумею ли я все описать, как надо?

— Это уже не так трудно.

Майор начал писать, а я задумался.

Я вспоминал другие случаи, уже известных мне «обдумываний», «взвешиваний», «уяснений», которые, в конечном счете, давали козырь в руки врага.

Неужели и этот пожилой седой майор не понимал, что значит на две недели утратить след?

Четырнадцать поездов пришло уже после этого с востока, и столько же ушло на восток. Двести восемьдесят вагонов, а врагу нужна всего одна полка…

«Но… я не мог поверить своим глазам… Да и дел было много», вспомнил я возражения майора.

А жаль! Но как научить человека бдительности?

Я ходил по кабинету, время от времени посматривал на пишущего майора. Тем временем он приподнял голову, медленно повернулся ко мне.

— Написал, — покашливая, сказал он.

Я приблизился к столу.

— Что ж, оставьте. Если понадобитесь, может быть, еще побеспокоим вас.

Попрощавшись, он повернулся по-военному и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

Я сел к столу и углубился в чтение.

«Так, — рассуждал я, просматривая записи, сделанные майором. — Переодевающийся солдат… Если он сошел с поезда, значит, либо возвратился из отпуска, либо прибыл в командировку из какой-то воинской части, расположенной в Венгрии. Придется запросить данные на всех военнослужащих, вернувшихся из отпуска и прибывших в командировку в Вену в указанный майором день.