Виктор Михайлов - На критических углах

Перед ним открылась знакомая картина: взлетно-посадочная полоса в строгих огоньках ограждений, посадочное «Т» у старта, красный сигнал над стартово-командным пунктом, впереди угадывалась тренога оптического прибора, позади — передвижные радиостанции, словно большие черные жуки с усами-антеннами, и куполообразные силуэты прожекторов. Вот вспыхнул зеленый сигнал прожекторной группы. Комов увидел на горизонте, пока еще едва заметные, бортовые огни самолета. Слепящий свет прожектора лег серебристыми клиньями на посадочную полосу.

Взглянув на часы, по плановой таблице полетов Комов безошибочно определил: «Старший лейтенант Астахов!» — и невольно посмотрел вниз, направо от шоссе, где в домике, крытом шифером, с флажком над входом, размещалась гарнизонная библиотека.

Библиотека работала до восемнадцати часов, но, несмотря на поздний час, одно окно домика было освещено. Леночка Устинова с нетерпением — Комов это знал — ждала окончания полетов.

Эта девушка всегда вызывала у Комова хорошее, теплое чувство и, думая о ней, он невольно мысленно возвращался к себе самому, к своей неустроенной, неладно сложившейся жизни. В сорок первом году Комов со второго курса Политехнического института ушел добровольцем в армию и попросился в летную школу. Окончил Борисоглебское училище имени Валерия Чкалова, но боевых вылетов на долю Комова досталось мало: когда он прибыл в полк, наши войска уже форсировали Неман и выходили в предполье Восточной Пруссии. Он был ранен, снова вернулся в свой полк и на параде Победы он, Комов, четко прошел над Красной площадью, сохраняя свое место в воздушном строю.

Будущее казалось безоблачно-ясным: учеба, совершенствование, освоение новой, сложной техники. Но однажды…

Предстояли ночные полеты с наведением на цель в сложных условиях. Накануне Комов простудился. Ложное самолюбие не позволило ему на предполетном осмотре сказать врачу о своем нездоровье, казалось, насморк — несерьезная причина для того, чтобы отказаться от полетов. В воздухе, на высоте восьми тысяч метров, при крутом выходе из пикирования, Комов на мгновение ослеп и почувствовал острую боль в ухе. Состояние это длилось несколько секунд. Увидев уходящую цель, он использовал дополнительную мощность двигателя, нагнал «противника», прицелился и нажал кнопку управления фотопулемета, затем снизился до двух тысяч метров, запросил разрешение на посадку, точно спланировал и отлично посадил самолет. Это был его последний вылет: не выдержав перенапряжения, лопнула барабанная перепонка левого уха.

Человек — существо земное. Может жить человек и без крыльев. Но, если стал человек крылатым, если познал он радость свободного полета, уже нельзя отнять у него крылья. Крылатый человек, лишенный голубых просторов, — точно подбитая птица. Летчик, «списанный» на землю, стремится уйти подальше от авиации, чтобы не бередить незаживающую рану, не множить тоску свою по полету.

Сначала Комов твердо решил демобилизоваться и уйти на «гражданку», но Комов был не только летчиком, он был коммунистом, он знал, что успех летчика в воздухе готовится на земле. После «комиссии» Анатолий Комов попросился в свою часть, командование дивизии поддержало его, и майор Комов был назначен заместителем командира полка по политической части…

Проследив за взлетом самолета, Комов еще раз позвонил на старт и спустился вниз, к себе в кабинет. В комнате пахло табаком. Не зажигая свет, он широко распахнул окно.

— Можно к вам, товарищ майор? — услышал Комов и по голосу узнал техник-лейтенанта Родина. В минувшую войну с Михаилом Родиным, тогда еще старшим сержантом, они воевали вместе. Родин был подвижный, общительный человек с загорелым, скуластым лицом и по-юношески чистыми голубыми глазами. Была у него и одна слабость — любил Родин покушать. Летчики да техники — народ на язык острый — звали его так: «Кого бы покушать». Родин на свое прозвище откликался, не обижаясь, и добродушно говорил: «Во-во, кого бы покушать?» — обычно извлекая из кармана комбинезона полукружье завернутой колбасы. Отрезав перочинным ножом солидный кус, он отправлял его в рот и, жмурясь от удовольствия, приговаривал: «Много ли человеку надо — поел, как вол, и сыт до обеда!»

Родин вошел в кабинет, поздоровался, справился о здоровье Комова, получив разрешение, закурил и неожиданно сказал:

— Вы, товарищ майор, бывали за границей, людей повидали всяких…

— Ну? — выжидательно произнес Комов, понимая, что лейтенант, как всегда, при «подходе к цели» делает «большой разворот».

— Вот, скажем, иностранец — он курево по-нашему нипочем курить не станет, — продолжал Родин. — Иностранец пачку возьмет, щелкнет по донышку, губами сигарету вытащит — он это с большим форсом сделает — и закурит так, как ни один русский человек никогда не закурит.

— Подмечено верно, но пока не пойму к чему это…

— Я вам, товарищ майор, все расскажу по порядку. Сегодня — это было в полдень — сдал я самолет капитану Панину, он вырулил на старт и взлетел. Солнце печет, штиль, рулежная полоса нагрелась, аж через сапог жжет. «Ну, — думаю, — у меня впереди минут тридцать времени, пойду в холодок». Я повернулся и пошел к сараю, там тень, лег на траву, лежу. Вдруг слышу кто-то идет, подошел, присел на корточки, огляделся — меня в траве не видать ему, — достал пачку сигарет и вот таким манером, точно так, как я вам рассказывал, закурил… — Родин замолчал и выжидательно посмотрел на майора.

— Кто же это был? — спросил Комов и посмотрел в окно.

Большой темношерстный пес Чингис, лежащий у штакетника, насторожился и злобно зарычал.

— Чингис, спокойно! — крикнул Комов.

Приветливо вильнув хвостом, пес покружился на месте, устраиваясь поудобнее, и улегся под окном.

— Так кто же это был? — еще раз спросил Комов.

— Наш техник-лейтенант, парень ясный как стеклышко! Что бы это, товарищ майор, значило?

— Бывает, простой парень по имени Иван и по батьке Иванович, а ничего русского не признает и всякой иностранщине в пояс кланяется.

— Своего царя в голове нет — подзанял чужого, — согласился Родин, но все-таки спросил: — Стало быть, это факт мелкий?

— Думаю, да. Кто же это?

— Вот присмотрюсь к этому парню лучше, тогда скажу, а то еще засмеете, скажете — блохоискательством занимается лейтенант Родин. — И, помолчав, добавил: — А все-таки, товарищ майор, печенкой чувствую, здесь что-то не так. Я этого парня не первый день знаю. На людях он человек как человек, а тут видит, что за ним никто не наблюдает, и прорвался. Разрешите идти? — спросил он и, пожимая Комову руку, сказал: — Не болейте, Анатолий Сергеевич!