Сергей Костин - Туман Лондонистана

— 212. Это Нью-Йорк.

— Почему не Вашингтон?

— В Лэнгли штаб-квартира. Да и это уже штат Вирджиния, там другой код. Но наше подразделение размещается в Нью-Йорке.

Мустафа стоит, приоткрыв рот, с таким видом, что его вроде ничто не касается. Посмотришь на него — недоумок, а ведь какую-то свою игру выстраивает.

— Если я сейчас позвоню по этому номеру, кто мне ответит?

— Это может быть кто угодно. Ребенок, женщина, старик-китаец. Пока вы не назовете пароль. Только это телефон на экстренный случай. Хотите сорвать сделку — звоните.

— Хм. — Рисковать деньгами Рамдан не стремился. — А с Лондоном о чем говорили? Хотя зачем задавать такие вопросы. — Он положил телефон в карман. — Ладно. Решим, что с вами дальше делать. А ты покарауль их пока.

Рамдан смотрел на Мустафу, но откликнулся рыжезубый:

— Я здесь побуду.

Не стремится вернуться в компанию жены, не остыл еще. Рамдан протянул ему пистолет и вышел наружу. Женщина осторожно обошла мужа, как если бы тот мог ее покусать. Рыжий дружески, успокаивающе хлопнул рептилию по плечу. Мустафа скрылся за дверью последним. Я не заметил, чтобы он хотя бы раз взглянул на меня.

— Вот ты — точно покойник! — сказал рыжезубый, усаживаясь на стул и тыча в меня «магнумом».

10

Посоветоваться с Лешкой мы больше не могли. По-английски это было бессмысленно, по-русски — только усложнило бы ситуацию. Совершенно очевидно, Мустафа с братом новостями по поводу похищенных так и не поделился. Хитроумный Кудинов попробовал испытанный прием.

— Пан разумеет по-польски? — уже второй раз за вечер спросил он.

— Что такое? — выпрямилась на стуле публично униженная, а потому особо злобная ящерица.

— Я спрашиваю, говорите ли вы по-польски? — перевел Кудинов.

— Да, говорю: «Матка боска». И что?

— Мы для разнообразия могли бы поговорить с вами по-польски, — с благодушным видом произнес Лешка.

— Ага. Это с ним ты хотел бы поговорить, а не со мной. Только ничего не выйдет. Хоть слово скажете — получите по башке. А еще слово — пристрелю. Я не шучу.

Это и не было похоже на шутку.

Я посмотрел на Лешку. Я часто веду с ним молчаливый диалог. Вот и сейчас я ему как бы говорю: «Давай, не сиди без дела. Займись анализом ситуации». Кудинов на меня серьезно смотрит, но я ему в уста такие слова вставляю: «А что тут анализировать? Это ты ученые слова любишь: «анализ», «анал». А по-русски это — «жопа». Лешка еще больше хмурится — не понимает, почему я улыбаюсь.

Почему-почему? По глупости. Ведь что сейчас происходит — там, в бытовке, в двадцати метрах от нас? Дураку ясно, что мы сообщили своим все, что знаем. И Рамдан сидит и пытается понять, насколько точно мы смогли определить, где находимся. Я бы этим вопросом задавался, а нашего главного похитителя недооценивать не стоит.

Черт — ну, не черт, опять я забыл, — скажи я тогда Ашрафу… Ну, когда он предлагал Рамдана убрать. Да даже не скажи, только кивнул бы, и не было бы всей этой ситуации. Никаких сомнений, что человечество от этого только выиграло бы, а я Бога стал приплетать. И от меня — действительно ведь так — ничего не требовалось. Ни курок спускать, ни ручкой своей колоть. Просто кивнуть головой. Правда, мы тогда о поставках оружия не стали бы узнавать. А это жизни. Но я же в тот момент понятия не имел, что мы сможем получать информацию и от Рамдана.

В общем, так или иначе, сейчас наша с Лешкой судьба в руках этого человека. И если он придет к выводу, что какую-то наводку мы сумели дать, он перевезет нас в другое место. И тогда операция по спасению потеряет всякий смысл. Она уже, считай, провалена, не начинаясь, поскольку в самолете нас не будет. А в этом тумане наши ребята ангар и бытовки не разглядят и в свои приборы ночного видения. Зря прокатятся.

Надежда была бы на сделку, но к ней резидентура и не готовится. Там уверены в успехе рейда на летное поле. И деньги у них не приготовлены, и план действий не разработан. Безрадостно это как-то, хотя и не самое плохое. Хуже, если эта группа захвата обнаружит себя и наделает шума. Тогда Рамдан может отказаться от первоначального замысла и решит уносить ноги, сбросив балласт. Балласт — это мы с Лешкой.

Рептилия сказала, что я-то уж — точно покойник. Банальная фраза, сколько таких говорится сгоряча. Однако здесь каждое слово с двойным дном. Во-первых, получается, что намерение ликвидировать нас обсуждалось даже при условии получения выкупа. Во-вторых, окончательное решение не принято, у нас еще есть шанс. Но, в-третьих, даже если Рамдан решит нас освободить, тут в дело вступит он, рыжезубый, и я в любом случае не выкручусь. Вот как много можно сказать с досады в каких-то трех словах.

И раз все обстоит таким малообнадеживающим образом, надеяться нам с Лешкой приходится только на себя. Или на какую-нибудь невероятную случайность, которая еще не встроилась в ту роковую цепь.

11

Мысль о предстоящей ночи и столь желанной невероятной случайности пробудила в моей памяти еще одну фронтовую историю Некрасова. Я услышал ее двадцать лет назад, никогда о ней не вспоминал, а тут — как будто это со мной приключилось. Во всех подробностях всплыла.

Петр Ильич Некрасов, наш с Ритой куратор на Кубе и мой главный учитель по жизни, попал на ту, большую, войну совсем мальчишкой. Его подводную лодку потопили, он чудом спасся и до самой победы воевал уже на суше. По молодости лет Некрасов был кашеваром. То есть в атаку он ходил вместе со всеми, а после нее готовил для уцелевших еду.

Где это было, не помню. Известное место: Вязьма, Ельня — там, где долгое время шли позиционные бои. В хозяйство Некрасова, за которое он отвечал головой, входило два ведра, котел, ложки-поварешки и корова. Откуда она взялась, никто не знал. Некрасову корову выдали в хозчасти и, как он говорил, тряслись над ней больше, чем над любым бойцом. Человека убили и убили. Война идет: одним больше, одним меньше… А корова была в единственном числе не только в их противотанковой батарее, но и во всей дивизии. Даже непонятно было, почему ее в штаб не забрали, скорее всего, по недосмотру. Уж вряд ли потому, что в штабах снабжение было налажено, а позиция их батареи вдавалась в линию фронта так, что они во многом были на самообеспечении. Благо было это в июле: первые грибы-колосовики, черника, малина и вот еще молоко. Выживали как-то.

Некрасов пас корову на краю леса, скрывавшего с трех сторон небольшую опушку. Однако стояли они в этом месте уже неделю, всю траву корова объела, и он присмотрел для нее другой выпас, поглубже в лесу. Привел ее туда утром, вбил колышек так, чтобы до зарослей болиголова корова не достала — с ней, дуры, всего ожидать можно было, — и вернулся к себе на кухню. Вечером пошел ее забирать — вымя ей помыть, потом подоить, — а коровы нет. К выстрелам она была привычна, даже огонь батареи ее уже не так пугал, а тут выдернула длиннющий колышек. Скорее всего, зверя почуяла, волка или медведя, рванула — и была такова.