Богомил Райнов - Агент, бывший в употреблении

— Хорошо, — кивает ТТ. — Отложим вопрос экзекуции на потом. К нему всегда можно будет вернуться. Зачем ты пришел?

— Просто пришел посмотреть, как ты, как у тебя дела, поговорить о том, о сем…

— А нельзя ли без этого паясничания? — прерывает меня Табаков. — Как я, как у меня дела — вряд ли тебя волнует. Переходи сразу к делу — кто тебя послал и с какой целью?

— Вот это мужской разговор, — киваю с уважительным видом. — Я тоже против хождений вокруг да около; кто же не знает, что время — деньги; но как раз те, кто меня послал, велели мне быть поделикатнее, действовать, если можно так выразиться, в шелковых перчатках. Вот я и начал несколько абстрактно.

— Сказка о шелковых перчатках звучит прямо-таки трогательно, — кивает в свою очередь Табаков. — Чудная идея, вот только прибегли вы к ней поздновато. Не знаю, Эмиль, в курсе ли ты, но до тебя у меня перебывало немало твоих коллег, и все они были экипированы не шелковыми, а боксерскими перчатками.

— Не понимаю, о чем ты.

— Значит, решили не обременять тебя лишней информацией. Я мог бы ее восполнить, но в данный момент мне недосуг.

— На что ты намекаешь, говоря о боксерских перчатках?

— Намекаю? Засветить бы тебе хук, а потом спросить, считаешь ли ты это намеком.

Он смотрит на меня, желая убедиться, что я не прикидываюсь дурачком, потом протягивает руку к коробке с сигарами, достает одну и держит ее как указку, показывая на коробку, как на какое-то наглядное пособие. Вот только слова, которые он при этом произносит, к теме сигар никак не относятся:

— Я битый. Возможно ли назвать такую пакость, которую не подстроили мне твои дружки? Не говоря уже о том, что вынудили покинуть страну. Я не жалуюсь: нет худа без добра. Но они и на этом не успокоились. Сколько могли сорвать сделок — сорвали. Сколько можно было сочинить клеветы — сочинили. Писали доносы местным властям. Пытались экстрадировать в связи с якобы совершенными мною преступлениями. Сожгли одну машину. Взорвали другую. Еще и года не прошло, как в меня стреляли.

— Не может быть!

— А почему я, по-твоему, скрываюсь? Думаешь, боюсь простудиться?

— Хорошее убежище ты себе устроил, — замечаю, чтобы переключить его на другую тему.

— Вряд ли такое уж хорошее, раз ты сумел меня обнаружить.

И чтобы я не слишком возгордился, спешит добавить:

— Хотя вряд ли ты нашел бы меня, не позволь я тебе этого сделать. Или ты думаешь, я не заметил, как ты тут рыщешь?

— Ладно, Траян. Согласен. Не понимаю только, зачем ты в таком случае решил показаться.

— Да потому что мне осточертело прятаться от всяких идиотов.

— Ну и?..

— И я решил изменить тактику.

Он встает и берет со стола коробку с сигарами:

— Перейдем в другое место.

Чтобы перейти в «другое место», мы пересекаем три комнаты, обставленные с той изысканной роскошью, оценить которую способны лишь ценители антикварной мебели, персидских ковров, лиможского фарфора и венецианского хрусталя. Комната, в которой мы устраиваемся, — кабинет. Обстановка тут почти такая же, с той лишь разницей, что письменный стол здесь громаден, и еще более громаден книжный шкаф, занимающий всю стену и заставленный книгами в старинных кожаных переплетах.

— Я вижу, ты по-прежнему любишь литературу, — замечаю из вежливости.

— Эти книги не для чтения, а для интерьера, — уточняет ТТ.

— Ты что, не мог приобрести что-нибудь посовременнее, что обложился таким старьем?

— Хватит плоских шуточек. Вернемся к делу.

Нелегко его переключить на другую тему. Он садится за стол и ставит перед собой коробку с сигарами.

— Долго ты будешь торчать у меня над душой?

У Табакова это приглашение сесть. Подчиняюсь.

— Скажешь ли ты, наконец, кто тебя прислал?

— Этот вопрос — лишний.

— Значит, ты все еще там.

— А где же мне еще быть?

— Не хочется говорить: «На кладбище», но для человека, рискующего так, как рискуешь ты, это самое подходящее место.

— Всему свое время.

— И зачем тебе все это, Эмиль? Денег, что ли, не хватает? Или ума?

— Пожалуй, и того, и другого.

Он открывает деревянную коробку, еще раз достает сигару, отрезает умелым движением ее кончик и закуривает.

— «Ромео и Джульетта», — замечаю. — Я их тоже люблю.

— Извини, — бормочет ТТ, пододвигая ко мне коробку. — Не знал, что ты куришь сигары.

Некоторое время молчим, сидя по сторонам письменного стола и обмениваясь облаками дыма. Приятный дым, если любишь тяжелые ароматы.

— Будешь молчать, пока не докуришь сигару? — лениво интересуется хозяин кабинета, достаточно насытившись никотином.

— Жду, пока у тебя пройдет плохое настроение. Хотелось бы ошибаться, но у меня такое ощущение, что ты питаешь ко мне некоторое недружелюбие.

— Стыда у тебя нет, — добродушно рычит ТТ. — Я среди ночи впускаю тебя в дом, угощаю сигарой за сто шиллингов, а ты обвиняешь меня в недружелюбии. Ну ладно, говори, что тебе велено сказать, ведь тебя для этого прислали.

— Все также бодрствуешь по ночам? — спрашиваю.

— Такая у меня привычка. Работаю по ночам. Как товарищ Сталин, мир его праху.

Затягивается и добавляет:

— Ты приехал, чтобы узнать, какой у меня график работы?

— Почему ты в каждом моем слове ищешь какой-то скрытый смысл? — возражаю. — Разве нельзя нам просто по-дружески поговорить?

— Агент — и друг! Ты что, за идиота меня держишь?..

Из-под стола вдруг доносятся какие-то странные звуки.

— Спокойно, Черчилль, спокойно, — произносит Табаков с такой лаской, какой я у него никак не подозревал.

— Черчилль? С покойниками разговариваешь?

— Это мой пес, — объясняет ТТ. — Такого бульдога ты в жизни не видел.

И с трогательной нежностью произносит:

— Выходи, Черч, вылезай, дружок, посмотри на дядю агента.

— Не надо на меня науськивать собаку!

— Не бойся, я свое дело знаю. Если решу его натравить на тебя, от тебя останется кучка костей да ботинки.

Откликаясь на нежное приглашение, Черчилль соблаговоляет показаться из-под стола, лениво приближается ко мне, обнюхивает и даже трется о мои брюки.

— Ты только посмотри, — удивляется ТТ, — даже не укусил!

— Он, в отличии от тебя, хороший психолог, — говорю ему, чтобы позлить. — Сразу чувствует приличного человека.

Бульдог красив настолько, насколько может быть красив бульдог. В первый момент, когда я его увидел, он показался мне безобразным даже для бульдога. Однако после той симпатии, которую пес продемонстрировал по отношению к моим брюкам, он начинает мне нравиться. Бульдог снова исчезает под столом, и Табаков возвращается к вопросу о моем служебном положении.

— Значит, говоришь, ты все еще в органах?

— Какие там органы… Ты ведь знаешь, что их ликвидировали.