Лев Овалов - Медная пуговица

Мне подумалось, что она затевает со мной игру, в которой я неминуемо должен пасть ее жертвой… Однако ее не следовало разочаровывать.

— Не знаю, — неуверенно произнес я. — Вероятно, нет, я еще не встречал такой женщины…

Я подумал: нельзя ли будет бежать с ее помощью…

— А вы могли бы меня полюбить? — шепотом спросила она вдруг с неожиданной откровенностью. — Забыть все, если бы и я согласилась для вас…

Я повернул голову в сторону Гашке. Он сопел, должно быть, он спал.

— Он спит, — небрежно сказала Янковская. — Да он и не понимает…

— Как знать, — недоверчиво ответил я и, желая выгадать время, добавил: — Мы еще поговорим…

— Настоящие мужчины не раздумывают, когда женщины задают им такие вопросы, — недовольно произнесла Янковская.

— У меня еще не прошла лихорадка, — тихо ответил я. — Кроме того, здесь темно, и я не вижу, не смеетесь ли вы…

— Вы правы, — сказала Янковская. — Сумерки сродни лихорадке.

Она встала, подошла к двери и зажгла свет.

— Вы спите? — громко спросила она по-немецки, обращаясь к Гашке.

— Нет, — отозвался тот. — Мы еще не ужинали.

Янковская усмехнулась, достала из кармана халата плитку шоколада, разломала ее и дала каждому из нас по половинке.

— Спасибо, — поблагодарил Гашке и тут же принялся за шоколад.

— А что же вы? — спросила меня Янковская. Я покачал головой.

— Мне не хочется сладкого.

Янковская внимательно посмотрела мне в глаза.

— Ничего, вам захочется еще сладкого, — сказала она и кивнула нам обоим. — Поправляйтесь…

И, не прощаясь, ушла из палаты.

— Такие бабы, — одобрительно сказал Гашке, — вкуснее всякого шоколада.

Утром гестаповский майор пришел к Гашке без своего помощника: записывать было уже нечего. Майор сел против Гашке.

— Как вы себя чувствуете? — спросил майор.

— Отлично, — сказал Гашке.

— Вы счастливо отделались, — сказал майор.

— Меня сохранили бог и фюрер, — ответил Гашке.

— А что вы собираетесь делать дальше? — спросил майор.

— Все, что мне прикажут фюрер и вы, господин майор, — ответил Гашке.

Майор помолчал.

— Вот что, — сказал он затем. — Мы подумали о вас, мы дадим вам возможность проявить себя настоящим немцем…

Он нарисовал перед Гашке блестящие перспективы. Хотя Гашке родился и вырос в России, он проявил себя сознательным немцем. Гестапо ему доверяет. Его решили оставить в Риге в качестве переводчика при гестапо. Для начала он получит звание ефрейтора, остальное зависит от него самого.

Я тут же подумал: стоит Гашке попасть в гестапо, он себя там проявит!

— Что вы скажете на мое предложение? — спросил майор. — Мы вас не торопим, можете подумать…

— Мне не о чем думать, господин майор, — твердо сказал Гашке. — Я благодарю за доверие и сумею его оправдать.

Майор улыбнулся и покровительственно похлопал Гашке по плечу.

— Я в вас не сомневался. Как только вас выпишут из госпиталя, вы явитесь в гестапо.

Гашке проводил своего будущего начальника и немедленно завалился спать, а я…

Я думал и час, и два, и три. Гашке безмятежно спал, а я все думал, думал…

Что мне делать?

Бежать! Разумеется, бежать. Пробраться к своим. Это, конечно, не так просто, но это единственный выход из положения. Выйти из госпиталя, набраться сил и бежать. Умирать я не собирался, но если придется, решил отдать свою жизнь подороже…

Потом в поле моих размышлений попал Гашке. Этого надлежало уничтожить. Он уже достоин казни за свое предательство, а в гестапо он будет стараться выслужиться…

Но как его убить? Я вспомнил какую-то книгу, где описывалось, как в концентрационных лагерях расправлялись с провокаторами. Набрасывали на голову подушку и держали до тех пор, пока провокатор не задыхался…

Я приговорил Гашке к смерти и успокоился.

Вскоре он проснулся. Так как я разговаривал с ним неохотно, он вполголоса принялся напевать… «Катюшу»! Перебежчик напевал нашу добрую советскую песню… Это было столь цинично, что я охотно заткнул бы ему глотку!

Наступил вечер. Принесли ужин, мы поели, посуду унесли, и мы остались одни.

Гашке вздохнул.

— Интересно, что делается сейчас там? — туманно выразился он, обращаясь куда-то в пространство.

«Завтра ты уж ничем не будешь интересоваться», — мысленно ответил я ему, но вслух не произнес ничего.

Потом он стал укладываться, он вообще много спал, и я тоже отвернулся к стенке, делая вид, будто засыпаю.

— Что-то хочется пить, — громко сказал я, если бы Гашке не спал, он обязательно бы отозвался.

Тогда я встал и выключил свет, чтобы кто-нибудь, проходя мимо палаты, случайно не заметил, что в ней происходит.

Подождал, пока глаза не привыкли к темноте. Потом подошел к Гашке.

Он мирно дышал, не подозревая, что наступили последние минуты его жизни.

Я вернулся к своей койке, взял в руки подушку, прижал к себе и опять приблизился к Гашке…

Сейчас накрою его подушкой, подумал я, и не сниму до тех пор…

Но что это?

Гашке открыл глаза — я ясно видел его внимательные серые глаза — и, не вскакивая, не поднимаясь, не делая ни одного движения, негромко и отчетливо, с холодной сдержанностью по-русски произнес:

— Не валяйте-ка, Берзинь, дурака, не поддавайтесь настроению и не совершайте неосмотрительных поступков. Идите на свое место и держите себя в руках.

Приходится сознаться, услышав призыв Гашке держать себя в руках, я растерялся…

Да, растерялся и замер как вкопанный у кровати Гашке, обхватив руками свою подушку. Выглядел я, вероятно, в тот момент достаточно смешно

А Гашке тем временем повернулся опять на бок и заснул.

Поручиться, конечно, за то, что он спал, я не могу; спал он или не спал, не знаю, но, во всяком случае, лежал на боку с закрытыми глазами, и ровное его дыхание должно было свидетельствовать, что он спит.

Я пошел обратно к своей кровати, сел и задумался.

Чего угодно мог ожидать я от Гашке, но только не этого! Я бы меньше удивился, если бы он внезапно выстрелил в меня из пистолета. Гашке, Гашке… А может быть, это вовсе и не Гашке? И даже наверняка не Гашке. Но тогда кто же?

Я не выдержал, опять подошел к нему, на этот раз, разумеется, без подушки.

— Послушайте! — позвал я его. — Господин Гашке… Или как вас там?… Товарищ Гашке!

Но он не отозвался.

Я опять вернулся к своей кровати. Следовало лечь, но спать я не мог.

Если Гашке остановил меня, вместо того чтобы тут же, на месте выдать гестаповцам, значит, он не их человек. Но все его поведение противоречило тому, что он наш…