Поль Кенни - Коплан возвращается издалека

Оставив позади улицу имени 18 Июля, Коплан свернул влево и продолжил путь по улице Ягуарон — бесконечной магистрали, ведущей к импозантному Дворцу правосудия. Но, не дойдя до этого примечательного здания, он повернул направо, на старую улочку Дель Рей, где вошел в небольшой дом, задняя дверь которого не имела замка.

Поднявшись по шаткой деревянной лесенке на третий этаж, он трижды позвонил — один длинный, два отрывистых звонка. Щелкнула задвижка, и Коплан без труда узнал Карлоса Руиса услышанное в Париже описание его внешности оказалось точным. Это был человек шестидесяти лет, низенький и тучный, со смуглым, изборожденным морщинами лицом, на котором поблескивали глазки, напоминающие орехи.

Вместо вступления Коплан поинтересовался:

— Месье Карлос Руис?

— Да, это я, — ответил тот и одарил гостя улыбкой, после чего дружеским жестом пригласил его войти и аккуратно запер дверь.

— Месье Коплан, полагаю? — сказал он, прокладывая путь к гостиной.

— Да.

— Вы пунктуальны, как я погляжу. Надеюсь, вы добрались благополучно?

— Без осложнений.

Карлос Руис ввел Франсиса в небольшое прямоугольное помещение, украшенное по моде начала века: мебель красного дерева, малиновые накидки на диване и креслах, заставленные безделушками круглые столики на одной ножке, китайские вазы, салфетки с кистями. Все это удивительно живо воспроизводило обстановку старой французской провинции.

— У меня все старенькое, — объяснил уругваец, — но мне это дорого. Уже четыре года я вдовец, и эта мебель напоминает мне о покойной жене. Она была из Тулузы. Все, что вы видите в этой комнате, украшало дом ее родителей, когда я пришел просить у ее отца ее руки… Прошу вас, садитесь. Как поживает господин Паскаль?

— Как всегда, в прекрасной форме — если не скрутит ревматизм. Он, разумеется, просил передать вам большой привет.

— Благодарю вас.

Карлос Руис посмотрел на Коплана задумчивым взглядом и тихо произнес улыбаясь:

— Меня охватывает ностальгическое чувство, стоит мне подумать, что вы только что из Парижа. Так хотелось бы вернуться туда хотя бы разок, прежде чем покинуть этот мир…

— В наши дни благодаря реактивным самолетам, это не такое уж неосуществимое желание, — ответил Коплан.

Уругваец пошевелил большим и указательным пальцами, давая понять, что загвоздка в деньгах. — В моем возрасте, — сказал он, — приходится соблюдать экономию. Дела идут уже не так, как прежде, жизнь дорожает, страна беднеет, наш песо становится все слабее… — Он пожал плечами и с воодушевлением воскликнул — К счастью, я богат воспоминаниями. Этого капитала меня никто не лишит. Но вы прилетели в Монтевидео не для того, чтобы выслушивать старческие сетования, не так ли? Вам, наверное, не терпится узнать, какие новости у мадемуазель Фаллэн?

— Верно.

— Она примчалась сюда в шесть вечера и просила передать вам небольшой пакет. Она просила сказать вам, что остановилась в «Виктории», но пробудет там всего одну ночь. Пока она не знает, где точно поселится в Пунта-дель-Эсте. Когда с этим появится ясность, она даст вам знать… Пойду за пакетом.

Он вышел из печальной комнаты и через секунду вернулся с предметом, завернутым в коричневую бумагу, и пакетом поменьше, перевязанным шпагатом.

— Это то, что передала мне мадемуазель Фаллэн, сказал он, протягивая Франсису маленький пакет. Затем, указывая на завернутый предмет, напоминающий размером коробку от ботинок, пояснил:

— А это принес для вас вчера наш друг Вули.

Коплан начал с меньшего пакета. В нем обнаружилась пачка от «Кента» с маленькой пластмассовой кассетой и не менее миниатюрной капсулой из хромированного металла. В бумаге и вправду оказалась коробка из-под ботинок, а в ней — шкатулка, картонный коробок и карманный пистолет «беретта» с резиновыми накладками на рукояти, калибр 6,35.

Франсис, не моргнув глазом, отправил оружие в карман. Затем он мирно взглянул на Карлоса Руиса и осведомился:

— Могу я поработать в этой комнате? Мне хотелось бы послушать, что записано на пленке.

— Здесь мы в полной безопасности, заверил его уругваец.

— И отлично, — сказал Коплан. Он извлек из шкатулки специальный магнитофон и вставил в него кассету с пленкой. Затем, приспособив наушник, он нажал кнопку «пуск». Голос Моник, слабый, искаженный, но совершенно отчетливый, зазвучал у него в ухе: «ДИ 36 для ФХ 18, Нью-Йорк. Отель „Бельмон“, комната 322, 8-19 часов. Джейсон должен вегретиться здесь один на один с Сэмом Коубелом. Я пойду гулять, но включу магнитофон. Джейсон недоволен. Более серьезные препятствия, чем предполагалось, атмосфера предгрозовая. Сгон».

За введением в курс событий последовала длительная пауза, затем зазвучал диалог по-английски. Без труда угадывался сухой голос Кониатиса (Джейсона, согласно уговору) и до отвращения гнусавый голос того, кого она назвала Сэмом Коубелом, очевидно, 100 %-ного американца, если судить по его манере говорить.

Их беседа, суровая и полная взаимных колкостей, касалась главным образом некоего Рассела Борнштейна, который не сдержал слова и чье отступничество явно выводило Кониатиса из себя. Из слов Коубела вытекало, что виляние Борнштейна было продуманным маневром шантажиста. Последний вознамерился лишить Кониатиса части барыша, на который тот рассчитывал в результате соглашения, каковое предполагалось заключить в Пунта-дель-Эсте.

Один отрывок разговора особенно заинтересовал Коплана. Не в силах сдержать гнев, Кониатис бросил в лицо собеседнику: «Если Борнштейн рассчитывает меня запугать, он ошибается. Я прижму его к стенке и заставлю подписать лицензии. Он, видимо, забыл, что у меня в руках его письмо о намерениях и что его копией располагают боннские банкиры… Борнштейн сам предложил мне эту сделку в Берлине! Не станет же он утверждать, что она неосуществима, когда правительства ГДР и Югославии уже дали согласие!»

Завершение спора оказалось менее информативным. Коубел был настроен скептически и явно не хотел ставить под угрозу свою репутацию. Вместо этого он предлагал Кониатису умерить свои притязания и пойти на уступки.

Некоторые отрывки были едва слышны — видимо, собеседники время от времени отдалялись от микрофона. Наконец Кониатис предложил немедленно отправиться к некоему Штейнерту, после чего воцарилась тишина.

Теперь Коплан стал понимать, какого рода сделку хочет заключить Кониатис. В данном случае речь шла о сделке между Западной Германией, с одной стороны, и Восточной Германией и Югославией — с другой. Главную роль в комбинации призвана была сыграть группа американцев, представляемая Сэмом Коубелом, Расселом Борнштейном и Штейнертом. Что до денег, то их происхождение прослеживалось до боннских банкиров.