Иван Дорба - Под опущенным забралом

Латавра посмотрела на него одобрительно. Таким она его еще не видела — волевого, сильного, злого.

На обсуждение плана операции пошло более часа. Рассмотрели всяческие варианты. В городе установлен комендантский час, немцы в случае малейшего неповиновения стреляли. Действовать среди бела дня было рискованно.

Предупредить Зимовнова о грозящей опасности взялся Буйницкий, появившийся в последний момент их совещания. И тут же отправился на операцию. Жил Иван в бывшей квартире Драгутина и Зорицы на Баба-Вишниной улице в большом дворе. Надев на себя рваную хламиду и перекинув полупустой мешок через плечо, убедившись по задвинутым занавескам, что Зимовнов дома, Буйницкий вошел во двор и, останавливаясь перед каждым крыльцом, кричал: «Старудию купуемо! Ста-а-ру-у-удиююю!»

Услыхав знакомый голос и увидав в окно Буйницкого, Зимовнов схватил первый попавшийся ему под руку ношеный пиджак, вышел на крыльцо и окликнул «старьевщика». Буйницкий артистически сыграл свою роль: окидывал презрительным взглядом вещь, давал мизерную цену, клялся и божился, голосил на весь двор, что вещь и половины не стоит, клал ее в мешок, вынимал обратно, уходил и возвращался и хищно выспрашивал, есть ли еще что-нибудь.

Любопытные соседи смотрели в окна или, чуть приоткрыв дверь, слушали, заключая про себя: «Этот старьевщик хуже цыгана, обманет, бестия, молодого парня ни за понюх табаку!»

А Буйницкий тем временем вошел в прихожую и вкратце объяснил положение, в которое попал Иван.

— Павскому, по-видимому, поручено тебя арестовать.

— Чувствовал я, что Бабкин — провокатор, он в глаза мне не смотрит! А на днях у нас во дворе в комнате пьяницы, которого недавно похоронили, поселились два типа, — возмущенно говорил Зимовнов. — Эх, я кое в чем доверился Бабкину!

— Ну ладно. Договаривайся с Бабкиным на завтра в два часа дня на встречу. Скажи, что с ним хотят познакомиться товарищи из руководства. Назови ему этот первый адрес, Бабкин наверняка сообщит его Павскому. А сам поезжай с Бабкиным по второму, — и протянул записку. — Ясно? Теперь быстро собирай самые ценные вещи, складывай ко мне в мешок, и я уйду. Твоя задача, Иван, заманить Павского в нашу ловушку!

Через минуту-другую «старьевщик» вернулся на крыльцо. Мешок его увеличился в объеме. Обходя неторопливо оставшиеся во дворе квартиры, он заметил в одном окне русопятое лицо, голубоглазое, скуластое и курносое: «Дежурит кубанец. Наблюдают люди из «Шюцкора», а не гестапо или абвер, и даже не молодчики из полиции». В этот момент отворилась дверь крайнего домишки, на пороге показалась старуха и махнула ему призывно рукой. Буйницкий направился к ней и купил старье.

Убедившись, что за ним не следят, Буйницкий двинулся в сторону улицы Кнеза Милоша, а еще через десяток минут страхующий его Граков подтвердил: «Опасности нет», — и они оба шмыгнули во двор, где жил Жора Черемисов.

Место первой встречи — Дубоки поток на окраине Белграда — в пору ненастья было непроезжим для машин, а в эту снежную зиму добираться до разбросанных по сторонам речки домиков можно было только по протоптанным в снегу дорожкам.

На другой день Павский проехал на своей машине до самого конца улицы Мали вук и остановился у крайнего дома за час до встречи. Потом, сообразив, что его черный «рено» снизу заметен, отогнал его назад и поставил впритык к кирпичной стене какой-то конюшни; захлопнув дверцу и нахлобучив на глаза шапку, из-под которой торчал его длинный нос, замаршировал, как журавль, в сторону Дубоки поток — никогда не замерзающей, узкой, но глубокой речушки, вытекавшей из-под горки. Постояв на берегу, он уверенно свернул направо, дошел до небольшого стога сена, уселся под ним, сунув перед собою в снег сломанную ветку. Вытянул ноги, обутые в высокие охотничьи сапоги, вытащил из-под бортов теплого пальто бинокль и принялся изучать домик со двором, где, как ему доложил Бабкин, назначена его встреча с руководством «Союза советских патриотов».

Прошел час. Ничто не свидетельствовало, что в доме напротив есть люди. Минул еще час. Павский продрог, мерзли руки, ноги, а тут еще поднялся лютый ветер… Поземка срывала с сугробов и наметов сыпучий снег, вздымала его вверх, закручивала вихрями и с бешеной быстротой мчала по долинке. Наконец кто-то показался на крыльце дома. Это была закутанная в платок женщина. Она поглядела на затянутое серыми тучами небо, сбежала с крыльца и пустилась бегом к стоявшему в глубине двора отхожему месту. Павский плюнул, поглядел на часы и окинул взглядом всю близлежащую долинку Дубоки поток. Кругом ни живой души. Даже собаки, не привыкшие к таким морозам, куда-то попрятались. Время приближалось к трем. «Что-то случилось? Неужели провал? Скорей всего отложили свидание. Терпение! Никуда они не уйдут». И Павский по привычке вытянул подбородок, отбросил в сторону ветку, поднялся и зашагал к своему «рено». Когда он подходил к машине, из ворот двора, где находилась конюшня, вышли двое. Они возникли неожиданно, словно его поджидали. «Оглянись, — подсказало ему «шестое чувство», — за спиной враги, берегись!» Но дворянская честь офицера Измайловского лейб-гвардии полка не позволяла показать трусость. До машины оставалось несколько шагов, когда он увидел сидящих в машине людей… Попытку сунуть руку во внутренний карман пальто за пистолетом остановили шедшие сзади.

— Спокойно, полковник! — приказал знакомый голос.

«Капитан Хованский? Он всегда был мне подозрителен! Как же я промахнулся?» — мелькнуло в мозгу в те секунды, когда его обезоруживали и вталкивали в машину, ловко завернув руки назад. Ему вспомнились Билеча, кадетский корпус, застолье у гостеприимного старого Гатуа, генерал Кучеров, Скачков, красавица Ирен и Людвиг Оскарович Берендс с его фальшивой улыбкой, шаркающими ногами и непрерывно кланяющийся. Еще ключ от сейфа… — все это промелькнуло молниеносно, монтажными кадрами и сгинуло, заслоненное липким страхом и предчувствием роковой, неизбежной смерти…

Его заставили спуститься с сиденья на пол, накрыли голову черной тряпкой и, приставив нож к затылку, предупредили, что пустят его в ход, если он хоть пикнет. Последнее, что он увидел, была спина Черемисова, который в немецкой шинели сидел за рулем. Машина постояла еще с полчаса и тронулась. Ехала долго. Павский догадывался, что его везут в сторону Смедерова. Сидеть, согнувшись в три погибели, ему, высокому, длинноногому, было больно, ног своих он уже не чувствовал, трудно было дышать. Наконец машина остановилась.

— Ну вот и прибыли! — отворяя дверцу и выходя, громко сказал Граков. — Николай, помоги полковнику увидеть божий свет. Здесь ему разрешается кричать.

Буйницкий снял с головы Павского тряпку, втащил его на сиденье и беззлобно, даже со снисхождением и грустью произнес: