Олег Якубов - Убить Бин Ладена

В их коммунальном дворе каких только людей не было. Жила и одна семья, с которой никогда не ссорились даже самые скандальные соседи. Николай Афанасьевич был художником, его жена Элеонора Александровна, бывшая балерина Большого театра, преподавала в местном хореографическом училище. Вот к дяде Коле и отправилась Соня за советом. Он выслушал ее внимательно и переспросил настороженно: «Точно знаешь, что коммунист? А то ведь у нас, девонька, к дружбе с иностранцами сама знаешь, как относятся…», и он многозначительно замолчал.

— Коммунист, дядя Коля, точно — коммунист, — горячо заверила его Соня. — Он даже взносы платил.

— Ну ладно, коли так, — проворчал Николай Афанасьевич. — Вот что я тебе скажу. Всеми делами иностранцев ведает МИД — министерство иностранных дел, вот туда тебе и надо обратиться. Зайдешь в приемную для посетителей, это на первом этаже. Не вдаваясь в подробности, объяснишь, так, мол, и так, беспокоюсь за своего друга, все ли с ним в порядке. И поменьше подробностей, там они никому не интересны, а тебе только навредить могут. А еще лучше, если ты вообще никуда не пойдешь, а будешь спокойно ждать, когда твой друг вернется, или ждаст о себе знать. Но я вижу, что это совет тебя никак не устраивает.

На следующий день Соня взяла на фабрике отгул и отправилась по адресу, указанному соседом. Народу в приемной оказалось немного и уже вскоре она зашла в кабинет, где за огромным столом сидел полный пожилой человек в строгом черном костюме, но очень добрыми, как ей показалось, глазами. Он, не перебивая, выслушал посетительницу и, не задав ей ни единого вопроса, попросил обождать в коридоре. Через полчаса, ей показалось, что прошла вечность, к ней подошел другой человек и предложил зайти в кабинет на втором этаже.

— Вы интересуетесь человеком по имени Джамал Зевар-Ага, — утвердительно произнес хозяин кабинета. — А кем он вам доводится?

— Друг, — коротко ответила Соня, густо покраснев.

— Вообще-то мы даем справки только родственникам и по запросу официальных организаций. Вам мы отвечать не обязаны. Но в порядке исключения скажу. Произошло какое-то недоразумение. Человек с таким именем в нашем городе никогда не жил и нам о нем ничего не известно.

— Этого не может быть, — пробормотала ошеломленная девушка. — Он же партийную школу закончил, и аспирантуру тоже… Скажите, может быть, я могу где-нибудь еще узнать про него?

Ответ последовал резкий: «Подобные вопросы не в моей компетенции».

На следующий день, сразу после обеда, Соню вызвали в фабком. В комнате за столом председателя фабкома оказался незнакомый Соне молодой человек.

— Вчера вы были в МИДе, — начал он разговор. — Интересовались человеком по имени Джамал Зевар-Ага. Расскажите, какие у вас были с ним отношения, о чем вы говорили, когда встречались, были ли вы с ним в интимной близости.

— Мне бы не хотелось обсуждать эту тему, — робко возразила Соня.

— Вы, видимо, не понимаете, кто с вами сейчас разговаривает. Я сотрудник Комитета государственной безопасности. И вы обязаны отвечать на любые мои вопросы и обсуждать со мной любые темы, которые нас интересуют, — голосом он особо выделил слова «обязаны» и «любые».

— Мы просто дружили, — пролепетала Соня. — Он коммунист, я комсомолка, что плохого в нашей дружбе?

— Что в вашей дружбе было плохого, нам еще предстоит разобраться, — многозначительно заметил ее собеседник. А сейчас отвечайте на мои вопросы.

Позже она не могла вспомнить ни его вопросов, ни своих ответов. Казалось, земля уплывает из-под ног, к горлу подступил противный комок. В себя она пришла, только когда он поднялся, неловко, с резким звуком, отодвинув стул.

— А теперь слушайте меня особенно внимательно и запомните каждое мое слово. Вчера в министерстве иностранных дел до вашего сведения довели, что человек по имени Джамал Зевар-Ага никогда не проживал ни в нашем городе, ни в нашей республике. А посему и вы никогда впредь не будете ни разыскивать этого человека, ни интересоваться его судьбой. Сейчас вы напишите заявление, где обязуетесь выполнять неукоснительно это требование.

…Малыш родился длиннющий, смуглокожий, с темными волосенками на голове. Оформлять свидетельство о рождении она поехала одна. Сына назвала Роман, отчества дала своего отца, в графе «отец ребенка» красовался прочерк. Когда баба Сима прочитала метрику своего единственного внука, где значилось «Роман Ильич Лучинский», она прослезилась и, взяв кулек с ребенком, уселась на диване, прижав младенца к себе.

Мамочка, наш Рома тоже был Роман Ильич Лучинский, так что у него теперь появился племянник — его полный тезка и однофамилец. Разве я что-то не так сделала?

Все так, все правильно, — сквозь слезы приговаривала баба Сима. — Вот вернется Ромочка и будем мы их путать.

— Только бы вернулся, а там уж как-нибудь разберемся, не перепутаем, — еле слышно прошептала Соня.

На том все разговоры по этому поводу были прекращены в их семье надолго. Только после того, как на дядю Романа пришла похоронка, Ромку посвятили в историю его имени, ничего так и не сказав об отце.

Ромка младенцем был болезненным, то и дело попадал в больницу, и в палату вместе с ним укладывалась не мама, а баба Сима. Она и кровь ему свою дала, когда мальчишке потребовалось переливание, тем более, что и группа крови у них оказалась одинаковой. Дворовая детвора называла его просто Ромкой, мать не признавала никаких уменьшительно-ласковых имен и обращалась только «Роман», бабушка говорила то «Ромочка», то «Ромашка», на последнее он сильно сердился. Но все больше предпочитала говорить «сыночек». Он и рос с искренним, до поры, до времени убеждением, что у него две матери. Одну называл «мама Сима», другую «мама Шоня» — в раннем детстве шепелявил, а потом и сам, и все окружающие привыкли так называть Соню, да и она не возражала: Шоня так Шоня.

В округе каких только не было национальностей. И русские здесь жили, и узбеки, армяне, татары и евреи, азербайджанцы и украинцы. Годам уже к четырем Ромка свободно болтал на самых разных языках. С армянами здоровался «барев дзез», евреев степенно приветствовал «шалом алейхем», азербайджанскому приятелю, подзывая его, кричал «гяль бюра», воробья называл «горобец», а отправляясь в булочную за хлебом, неизменно осведомлялся у однорукого узбека-продавца: «нон иссыкми?» — хлеб горячий?

Секретным для него в их семье оставался только еврейский язык идиш, из которого Ромка знал лишь несколько слов, преимущественно ругательных. Когда мама Сима хотела что-то от него скрыть, то к маме Шоне обращалась именно на идиш. Ромку это злило и обижало. «Чего секретничаете?», ворчал он. Как-то мама Шоня, шутя, обняв сына, пообещала: «Ладно, Роман, у нас с тобой будет свой секретный язык. Научу тебя говорить по-арабски».