Ян Флеминг - Казино «Руаяль». Живи, пусть умирают другие. Мунрэкер

Руаяль-лез-O, расположенный в устье Соммы, в том месте, где ровный берег с песчаными пляжами еще не уперся в тянущиеся до самого Гавра белые утесы плато, почти повторил судьбу Трувилля. Маленькая рыбацкая деревушка, когда-то называвшаяся просто Руаяль, превратилась в изысканный курорт еще при Наполеоне III Мода на него, однако, держалась недолго Так же, как в свое время Довилль после долгой борьбы разорил Трувилль, Туке практически уничтожил Руаяль.

В начале века, когда дела курортного городка шли очень плохо, поскольку в моду вошло совмещать светское безделье с лечением минеральными водами, неподалеку от Руаяля на холмах был открыт источник щелочной воды, полезной при заболеваниях печени. Как известно, французы все до единого страдают печенью, и Руаяль не замедлили превратить в Руаяль-лез-О, что значит Руаяль-на-водах, а сама вода «Руаяль», разлитая по бутылкам-торпедам, появилась в меню гостиниц и вагонов-ресторанов и незаметно пробралась в реестр лечебных вод.

Однако борьба с такими опытными и сплоченными противниками, как минеральные воды «Виши», «Перье» и «Витель», длилась недолго. Последовал период судебных разбирательств; множество людей потеряли много денег, и очень скоро продажа воды ограничилась пределами городка и близлежащих селений. Бюджет курорта вынужден был отныне ограничиться тем, что оставляли здесь летом отпускники-французы и редкие англичане, зимой — тем, что зарабатывала местная рыбацкая флотилия. Живописно облупившееся казино, в барачном здании которого все еще витал дух роскоши викторианской эпохи, подбирало крохи со столов казино в Туке.

После войны вторую жизнь обрели Брайтон, Ницца. Ностальгия по временам позолоты и роскоши становилась источником дохода. В 1950 году к Руаялю вдруг проявил интерес некий парижский синдикат, распоряжающийся средствами бывших вишистов. Казино было отреставрировано, его бело-золотой фасад подновили, салоны отделали в бледно-серые тона с бордовыми коврами и занавесями. Потолки украсили громадные люстры. Были приведены в порядок сады, заработали фонтаны, вновь открылись оба больших отеля — «Сплендид» и «Эрмитаж».

Даже городок и старый порт постарались изобразить — в который уже раз — приветливую улыбку. На центральной улице появились витрины парижских ювелиров, которые, несмотря на быстротечность курортного сезона, открыли в бесплатно предоставленных им помещениях свои салоны.

Вот тогда-то и был приглашен в Руаяль-лез-О синдикат «Мохаммед Эли», взявшийся организовать крупную карточную партию. Городские власти очень надеялись, что со временем удастся вынудить Туке поделиться частью своих громадных доходов.

Бонд смотрел на залитый солнцем городок и думал о том, сколь странно и нелепо его задание, и о том, что мрачная роль, которую он должен сыграть, по сути, оскорбление для остальных актеров, занятых в этой драме.

Расправив плечи, он отогнал от себя эти мысли, вызванные минутной слабостью, и, вернувшись к отелю, спустился по эстакаде в подземный гараж. До встречи в «Эрмитаже» он решил совершить небольшую прогулку на машине вдоль побережья, взглянув на виллу Намбера, а на обратном пути доехать до автострады, ведущей в Париж.

В отношении машин Бонд придерживался самых консервативных взглядов. Еще в 1933 году он приобрел одну из последних моделей «Бентли», почти новую, с турбонаддувом «Амхерст Виллиерс». Всю войну она простояла в надежном месте, и каждый год ее осматривал бывший механик с заводов «Бентли», работавший в гараже неподалеку от дома Бонда в Челси; этот старик относился к машине с ревностным вниманием.

Бонд водил машину агрессивно, испытывая при езде почти физическое наслаждение. Его «Бентли» стального цвета был с откидным — действительно откидным! — верхом и мог держать скорость 145 километров в час с запасом мощности еще на полсотни километров.

Бонд вывел машину из гаража, проскочил эстакаду и через секунду уже несся по бульвару, откуда свернул на оживленную заднюю улочку и поехал вдоль дюн по направлению к югу.

Через час Бонд вошел в бар «Эрмитажа» и сел за столик у одного из больших окон.

Бар напоминал выставку тех в высшей степени мужских игрушек, которые символизируют во Франции благополучие: жесткошерстные таксы, лежащие у ног своих хозяев, медовый аромат английского табака, всевозможные зажигалки на столиках перед посетителями. Все вокруг было либо светлого лакированного дерева, либо кожаным, с медными заклепками. Шторы и ковры одного, голубого, цвета. Официанты в белых куртках с золотыми эполетами. Бонд заказал себе «американо» и стал рассматривать посетителей, одетых, все как один, элегантно, но без чувства меры. Как видно, все это были парижане. За столиками оживленно беседовали, похоже, о чем-то исключительно важном, — в баре царила атмосфера, обычная для всех баров в час аперитива. Мужчины то и дело заказывали себе новые четверти шампанского, женщины пили сухой «мартини».

— Mol, j'adore le dry [1] Я обожаю «драй» (фр.) , — воскликнула радостная юная особа за соседним столом. Ее спутник, несколько не по сезону одетый в безупречный твидовый костюм, смотрел на нее, положив руки на дорогую, увитую плющеной золотой проволокой трость, восхищенными глазами. — Maisle dry fait avecdu Gordon, bienentendu. [2] Но, разумеется, «драй» с «Гордоном» (фр.)

— J'accord', Daisy. Maistusais, un zeste de citron… [3] Я согласен, Дэзи. Но, знаешь, немного лимонной цедры… (фр.)

Внимание Бонда привлекла показавшаяся на тротуаре высокая фигура Матиса. Вместе с ним шла брюнетка в сером. Матис поддерживал ее под руку, чуть выше локтя, тем не менее они не производили впечатления ни супружеской пары, ни просто близко знакомых; в профиле молодой женщины чувствовалась некоторая ироничная холодность. Бонд видел, как они вошли в бар, но продолжал, соблюдая правила игры, рассматривать прохожих.

— Ну да, это же месье Бонд! — услышал он у себя за спиной радостный голос Матиса. Бонд встал, как и подобало, приятно удивленный.

— Вы один?.. Или вы кого-то ждете?.. Позвольте представить вам коллегу мадемуазель Линд. Дорогая, познакомьтесь, это господин Бонд с Ямайки, я имел удовольствие общаться с ним сегодня утром.

Бонд поклонился радушно, но не без сдержанности, приглашая садиться.

— Я один, и вы доставите мне большое удовольствие, если посидите со мной, — сказал он, поклонившись спутнице Матиса.

Он пододвинул ей стул и, пока Матис и его знакомая устраивались, подозвал официанта. Несмотря на протесты Матиса, он заказал коньяк и «бакарди» для гостьи.

Матис и Бонд громко обменялись несколькими фразами о хорошей погоде и о возрождении Руаяль-лез-О. Девушка сидела молча. Бонд предложил ей сигарету. Она закурила, похвалила табак, но без излишних восторгов; курила она, глубоко и резко затягиваясь. Ее движения были точными, легкими, без намека на самолюбование.