Александр Логачев - Капитан госбезопасности. Ленинград-39

– Товарищ капитан!

Один из чекистов положил на стол перед капитаном Шепелевым карту. Обыкновенную карту города, какую можно купить в книжном магазине. Она была сложена не так, как при продаже. Ее оставили в том состоянии, как рассматривали последний раз. На открытых для обозрения разворотах оказались два участка города, один из них – исторический центр. Капитан встал, поднес карту к абажуру, свешивающемуся с потолка. Он всматривался в условные обозначения, в квадраты и круги, в пересечения линий и полос, поворачивая карту, наклоняя ее под разным углом. Он не стал подзывать к себе, делиться своим открытием с товарищами по работе. Но кое-что капитану открылось. А именно – следы, оставленные ногтями, едва заметные на бумаге неровности. Встречались они только на развороте, показывающем центр. И одна из проведенных ногтем полос проходила по набережной Мойки, как раз возле Певческого моста.

Кроме карты ничего любопытного обнаружить в квартире не удалось. Подчищено было основательно, что наводило на мысль – к уходу совслужащий-резидент готовился заранее, имел время ничего не пропустить и не забыть. Капитан дал приказ на отъезд. Он оставил в квартире двух сотрудников, что называется, для порядка, всерьез рассчитывать на возвращение очевидно сбежавшего резидента не приходилось.

И что получается? Резидент именно сегодня внезапно хоронит образ, в котором удачно работал долгое время. Еще одно совпадение? Вряд ли. Значит, все-таки что-то замышляет французская разведка, которую Лева не включил в свое перечисление? Разведка, которая, казалось бы, особо должна дорожить своей немногочисленной резидентурой? Что же тогда поставлено на карту? Вопросы, вопросы. Или операции проводится совместными силами? Если так, то в первую очередь на ум приходит союз с английской разведкой. Да, возможный вариант.

Командирская «эмка» мчалась по плывущему в ночную гавань городу. Следом за первой шла вторая машина, в которой везли супругу совслужащего-резидента. Шепелев не ждал от ее допроса никаких приятных сюрпризов и подарков судьбы. Если ее оставили в живых, значит, твердо уверены в ее неинформированности, ненаблюдательности и тупости. Но трясти ее необходимо, трясти, пока не станет ясно, что ничего уже от нее не добьешься. Что еще? Отрабатывать связи резидента по тем материалам, что были собраны по делу «Вольтера»? Какие-то тусклые наметки там есть. Да, надо. Поручить Гвазава, вряд ли кто другой справится за оставшееся до утра время. Задерживать придется всех, на кого падает хоть малейшая тень. Продержим день – может быть, хотя бы сломаем планы врага. Тимофея подключить к ночным рейдам. Леву тоже, если он вернется ни с чем.

Сержанта Когана капитан подключил к группе, которой поручили расследование покушения на секретаря райкома. На том горизонте тоже могла сверкнуть зарница, тоже мог появиться след.

«Но к половине шестого всем приказать быть на месте, – продолжал капитан размышлять в «эмке», возвращающейся на Литейный. – Будем считать, приблизительные место и время операции у нас есть. Даже, если не удастся их уточнить, с имеющимся уже можно работать. За ночь с Дедом разработаем план оцепления района так, чтобы если не выловить на подходе, то не дать хоть бы уйти».

«Эмка» подъехала к зданию, в котором сегодня ночью спать не будут…

…В десять сорок командир закончил инструктировать старших групп. Среди старших были Тимофей Рогов и Лева Коган.

Сержант Коган полчаса назад вернулся на Литейный и около двадцати минут докладывал командиру о расследовании покушения на секретаря райкома. В рапорте были допросы и аресты сослуживцев, соседей, отца и матери, любовницы террориста, обыск в квартире, на рабочем месте, у родителей, у родственников, у любовницы. Был револьвер системы наган, найденный в платяном шкафу бомбиста. Были темные пятна в биографии покушенца, которые так и просились под лупу. Но не было ответов на поставленный командиром вопрос «какой акции служит прикрытием совершенный теракт?»

Итак, в десять сорок командир закончил инструктаж, и десять групп по три-четыре человека в каждой отправились по адресам, отобранным Тимофеем Роговым.

Капитан Шепелев час просидел в кабинете Деда, обговаривая над подробной картой города детали предстоящего утреннего оцепления. Но старшего майора Нетунаева вызвал к себе комиссар второго ранга, и Шепелев вернулся к себе в комнату, где боролся с дремой рядовой Минаков. Капитан расстелил на своем столе карту, прихваченную из кабинета Деда, откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и не заметил, как заснул…

Тимофей Рогов обратил внимание на сигнал, поступивший от заведующей детским очагом номер восемь, еще тогда, когда он поступил – тридцатого октября этого года. Обыкновенно Тимофей легко представлял себе человека, пишущего, а прежде этого сочиняющего и вынашивающего в себе донос. Представлял, что подталкивает его руку к бумаге. Наборчик побудительных мотивов выглядел куце. Поэтому Тимофей, читая и понимая, кто и зачем это состряпал, без труда делал поправки на кривизну зрения сочинителя. Таким образом, того, на кого донос написан, Тимофей рисовал себе в мыслях более-менее верно. Не во всей глубине, полноте и душевной сложности, этого и не требовалось. Требовалось понять, интересен он госбезопасности или нет.

С доносом заведующей казалось все до последней кляксы ясно. Бабская зависть к той, что моложе и красивее, и ничего более. Но вот странной показалась Тимофею просвечивающая за строчками фигура. Та, которой посвятили донос. Уж чересчур, не по возрасту туманной и загадочной получилась эта фигура. Но это не все и не главное.

Обвинения заведующей, может, ей самой и виделись многочисленными, разнообразными, но сводились к одному – воспитательница ведет с детьми странные разговоры, прививает им чуждые нашему обществу идеи и мысли. Факты, которые приводила «писательница» – уж кто как ни Тимофей это знал – капитана Шепелева не заинтересовали бы, никаким шпионажем в пользу иностранных держав от них и не пахло. Но Рогова насторожило именно то обстоятельство, что заведующая сосредоточилась только на одном, на отношениях подчиненной с детьми. Может быть, заведующая, сама себе не отдавая отчет, почему отношения молодой воспитательницы с детьми не дают ей покоя, чувствует, что что-то в них неладно по-настоящему. Словно она пыталась своим доносом высказать нечто, что уловила, что где-то бродит по закоулкам ее извилин, но никак не получается осмыслить. Похожим образом люди вспоминают забытую фамилию, которая вроде вертится на языке, вроде еще усилие и вспомнишь, а изо рта вылетают созвучные, близкие по смыслу, но – другие фамилии. Странность, которую Рогов почувствовал за штукатуркой доноса, зацепила его, но не настолько, чтобы сразу взять сигнал в разработку. Однако Тимофей отложил творение заведующей детским очагом на полку, где хранились сигналы второй очереди. Хранились до той поры, когда до них дойдут руки.