Н. Шпанов - Заговорщики. Перед расплатой

Фары погасли. На дороге осталось мутное пятно замаскированного света. Мягко замурлыкал мотор, автомобиль тронулся, набирая скорость. Исчезли в ночной черноте урчание мотора, шелест шин и робкое пятно замаскированного света.

Сань Тин понадобилось некоторое время, чтобы найти в кустах тело парашютистки. По покрою комбинезона, по шлему Сань Тин безошибочно признала в ней бойца НОА. На всякий случай Сань Тин осмотрела ее карманы, хотя и понимала, что бумажник с таким интересным содержимым, изучавшийся автомобилисткой, был, вероятно, единственным, что могло бы открыть ей имя убитой.

Постояв несколько минут в раздумье, Сань Тин поспешила прочь, в сторону от начинавших темнеть в предрассветной мгле силуэтов Сюйгоу.

Цзинь Фын было уже двенадцать лет, но она была такая маленькая, что все принимали ее за восьмилетнюю. Она лежала на кане. Кан был холодный, и она никак не могла заснуть, хотя спать ей очень хотелось. Но стоило ей закрыть глаза, и делалось очень страшно: перед нею вставал образ ее старшей сестры, Чэн Го. Цзинь Фын знала, что на допросе в гоминдановской разведке Чэн Го отрубили руку, потом вторую. Поэтому сестра появлялась перед нею непременно без рук. Девочка знала, что Чэн Го в конце концов повесили за ноги, и знала, как выглядят такие повешенные. Было очень страшно.

Она боялась спать. Только делала вид, будто спит, чтобы не нужно было ни с кем разговаривать и можно было думать.

Когда командир отряда "Красных кротов" отворачивался, она приподнимала веки и видела, как он читал, высоко поднимая книгу здоровой рукой, чтобы свет коптилки падал на страницу; видела, как он неловко засунул книгу под локоть раненой правой руки, когда встал, чтобы накрыть Цзинь Фын ватником.

У командира было такое же лицо, какие она видела у людей, долго пробывших в тюрьме. Но у него это было не от тюрьмы, а потому, что полтора месяца с того дня, как его ранили, он не выходил на поверхность. Тут, под землей, на расстоянии почти четырех ли от ближайшего входа в подземелье, воздух был всегда спертый, промозглый и пропитанный таким количеством копоти, что каждый плевок делался похожим на мазок туши.

Девочке был виден и радист, отделенный от командира цыновкой. Он сидел с черными наушниками на голове, подперев ее двумя руками и время от времени встряхивая ею, чтобы отогнать дрему. Теперь девочка знала, что радисту девятнадцать лет. Но когда она этого еще не знала — в тот день, когда пришла сюда впервые с сестрой, — то, здороваясь, назвала его "дедушкой". По сравнению с ним сорокалетний командир казался молодым.

Перед вахтой, когда радист подсаживался к глинобитному столу, чтобы выпить горячей воды, лицо у него бывало прозрачно–желтое, а к концу дежурства, когда в морщинки дряблой кожи набивалась сажа коптилок, оно делалось темно–серым.

До того как командира ранили, он часто бывал на поверхности. А радист не был там с того дня, как пришел сюда. Командир называл его ушами отряда. Радист был лишен права ходить в операции на поверхность земли. Он не взрывал складов и транспортов врага, не убивал гоминдановских часовых, не приводил пленных. Он только слушал эфир и редко, совсем редко посылал в него свои позывные, если нужно было дать знать далекому командованию, что отряд цел и действует, или выдать квитанцию в получении боевого приказа Пын Дэ–хуая. Но переходить с приема на передачу можно было совсем–совсем редко, чтобы не выдать себя гоминдановцам.

Сквозь прищуренные веки девочка видела, как в подземелье вошли начальник штаба и начальник разведки отряда. Они были большие друзья, и когда бывали под землей, то почти не расставались. Девочка всегда видела их вместе. В ее представлении они были едва ли не одним существом, хотя ей никогда не доводилось видеть людей, до такой степени не схожих между собой. Начальник штаба был низенький, толстый, добродушный, любитель пошутить и сыграть в кости. Начальник же разведки был высок, худ, раздражителен, почти непрерывно курил длинную трубку с медной чашечкой, жил по часам и возражал на все, что говорил начальник штаба. Но оба они одинаково любили девочку–связную Цзинь Фын.

Она все это знала, как знала всю жизнь отряда. Она глядела на сонно вздрагивающего радиста и думала обо всем этом. Она была совсем маленькая девочка, но думала о них всех так, словно была самой старшей; как будто большая была она, а они — маленькие. Она морщила лоб и думала, а когда командир к ней оборачивался, плотно смыкала веки и делала вид, будто спит.

Все члены отряда были прежде рабочими, людьми пришлыми из других мест. Кроме начальника разведки, который когда–то работал на мельнице здесь же в Шаньси. И кроме работника подпольной типографии, помещавшейся тут же под землей, в следующем отсеке подземелья. Он был тоже местный — инженер из Тайюани. А теперь он был печатником и наборщиком и, когда не было работы в типографии, еще оружейником. И еще не была работницей Цяо Цяо — жена инженера. Она была доктором, но и она тоже жила почти все время под землей, потому что командир не пускал ее на поверхность, чтобы не лишиться единственного врача. Цяо Цяо устроила лазарет во втором отсеке направо. Там у нее был даже операционный стол, покрытый белою клеенкой. Когда кто–нибудь возвращался с поверхности раненный, доктор сажала его под фонарем и лечила. А если раненого приносили, Цяо Цяо клала его на белую клеенку и делала операцию. А товарищи раненого держали над ним фонари и рассказывали доктору Цяо Цяо новости с земли…

Эта жизнь отряда "Красных кротов" под землей вовсе не была чем–то необыкновенным, и подземелье, в котором он скрывался, тоже не было единственным в Китае. К концу сороковых годов во многих провинциях Северо—Западного Китая существовали разветвленные системы подземных ходов и укрытий. Одна часть этих сооружений осталась партизанам, боровшимся с американо–чанкайшистскими разбойниками, в наследство от тех времен, когда шла война с японскими захватчиками, другая часть была сооружена заново, чтобы развить и усовершенствовать старую систему.

Началом этих подземных сооружений явились простые ямы вроде погребов, вырытые крестьянами под своими домами с целью укрытия в них женщин и детей, когда приходили японцы. Но враги легко обнаруживали такие примитивные укрытия, и наивные попытки спрятаться от злых преследователей дорого обходились жителям деревень. Это заставило крестьян усложнить систему подземелий. Спуск в погреб или в яму под каном стал только началом длинного хода, соединявшего несколько домов. Постепенно эти ходы прошли под целыми деревнями, потом соединили ряд деревень.

Иногда крестьянам удавалось, узнав о приближении врага, уходить этими подземными галлереями, но подчас они являлись для крестьян и ловушками. Японцы зажигали перед выходами костры из соломы и навоза, облитого бензином. Удушливый дым тянуло в тоннель, и, спасая от смерти детей, жители выходили наружу, прямо в лапы врагов. Бывали случаи, что в местах, расположенных вблизи рек или водоемов, японцы заставляли местных жителей, не успевших уйти под землю, прорывать каналы, соединяя русло с подземной галлереей, и затапливали всю систему катакомб вместе с людьми. Гибли сотни и тысячи мирных китайцев, их жены и дети.