Евгений Воеводин - Совсем недавно…

Тут прибегает жена моего земляка, да как начала жалобиться: который день Вовка из детсада убегает свой Волго-Дон строить, вон как весь перемазался.

Я стою хохочу, а Вовка насупился и — то ли матери, то ли мистеру: «Ну и убегаю, ну и подумаешь. Еще не то построим».

Я не выдержал тогда; словом, подошел к мистеру да так тихонько ему: «Вот, — говорю, — армия-то нам для чего нужна, понимаете?

Чтобы ребят охранять. А у нас, — говорю, — много ребят нынче, даже такие шпингалеты свои Волго-Доны строят». Тут повернулись они и ушли, а этот, с неприличной фамилией, даже воротник поднял.

Шейко кончил. И кто-то — Лавров не видел, кто, — подытожил рассказ:

— Верно, мистер, наделали на тебя, так не чирикай, как тот воробей.

И все разразились дружным хохотом. Лавров тихо отошел, и уже в своей палатке, зажигая лампу, подумал, что, в сущности, это та же политбеседа, умная, живая, и надо поговорить с Шейко — пусть побольше он рассказывает таких «баек», — а знает он их, надо думать, великое множество.

Было уже поздно; возвещая конец дня, гулко ударила пушка. Лавров достал с самодельной полки два наставления и развернул их. Сегодня на очереди был ручной пулемет Дегтярева, но по одному наставлению много не узнаешь. Лавров захлопнул книжку и вышел.

Шейко еще не ложился спать. Он был на складе оружия и вместе с дежурным по роте проверял, всё ли на месте. Увидев Лаврова, он вытянулся.

— Вольно. Вот что, товарищ Шейко. Дайте-ка мне ручной пулемет, хочу разобраться… Безотказное оружие, — добавил он, и Шейко понял, что офицер слышал его «байку».

Через пять минут Лавров был в своей палатке, и когда батальонный писарь, принесший Лаврову два письма, заглянул туда, он увидел русую голову, склонившуюся над столом, и услышал, как Лавров говорил сам себе:

— …Затем снимаем соединительную муфту, и рама разобрана. Теперь — затвор. Здесь вот — боевые уступы, обеспечивающие надежное запирание канала ствола.

Писарь, стараясь не шуметь, осторожно положил письма на приступок.

Письма Лавров обнаружил только на следующее утро. Одно было от отца; отец писал, что собрался было на пенсию, да передумал и будет работать на сплаве. Второе письмо было от Кати:

«Я знала, что рано или поздно Вам надо будет уехать. Я много думала о том, что происходило с нами за это время. Мы крепко подружились, Коля, и, сознаюсь, мне грустно стало, когда я прочла Вашу записку. Очень хочется снова Вас увидать — с Вами как-то легче становится, как тогда, двенадцать лет назад. Вы какой-то удивительно сильный и ровный, иногда мне не хватает как раз этой силы возле себя…»

Когда батальонный писарь увидел из своей палатки, как старший лейтенант Лавров, проделав свою обычную зарядку, вдруг прошелся на руках, перевернулся, побежал, и потом, резко подпрыгнув, прокрутил в воздухе двойное сальто, — он сказал себе: «Чудеса в решете», — завидуя этакой силище. Двойное сальто! — это же тебе не пробежка до озера и обратно!

Выходной наступил незаметно, и, проснувшись утром, Лавров с грустью подумал, что день ему предстоит пустой, незаполненный делом, если не считать двух писем, которые необходимо написать сегодня, да вечером — концерта в клубе. Библиотека закрыта; он слышал, что несколько офицеров полка организуют сегодня рыбную ловлю. Лавров встал, оделся и пошел искать рыболовов.

Старший адъютант, кряжистый плотный капитан Горохов, проверяя свои удочки, изо всех сил тянул лёску — жилку, и Лавров окликнул его:

— Что ж вы, Александр, Вениаминович, щуку килограмма на два решили взять?

— Всяко… бывает… — пыхтел тот, натягивая лёску. — У меня… недавно… окунь фунта на два… — он поправил поплавок, проверил грузило и закончил со вздохом: — ушел!

— А знаете, Александр Вениаминович, — Лавров потрогал себя за бицепс левой руки, вытянув ее, — знаете, почему у рыбаков здесь синяки бывают?

— Ну? — недоверчиво, чувствуя подвох, спросил тот.

Лавров сильно постучал себя по бицепсу ребром ладони, как бы отмеривая размер:

— А обычно все божатся: «Ей-ей, вот такую щуку поймал!».

Горохов покосился на Лаврова и вдруг прыснул, засмеялся мелко и звонко, смех так и колотил его.

— Точно, ох, не могу, до чего же точно! У нас командир транспортной роты Ольшанский всегда так хвастает. В позапрошлый выходной показывал: вот, говорит, такой линь был, ребятам отдал, о-ох!

Потом они перебрались в утлой лодчонке на поросший частым лозняком островок. Дно около островка было глубокое, илистое; в ямах на дне возле него, как утверждал Горохов, водились ерши и окуни.

— Знатное место, кто понимает, — восторгался Горохов, доставая двумя пальцами червя, насаживая на крючок и поплевывая на него. — Когда уйду в отставку — обязательно с внуками буду здесь лето жить. Красота-то какая!

— Ни черта подобного, — пессимистически проворчал из кустов Ольшанский. — Под старость ты будешь заниматься одним видом рыбной ловли: таскать вилочкой шпроты из банки.

Горохов замялся, забормотал что-то вроде «ну, это там видно будет», но угрюмые слова Ольшанского испортили Горохову настроение, — правда, ненадолго; поплавок у него вдруг прыгнул и сразу пошел вниз, никто ахнуть не успел, как Горохов уже снимал с крючка первого окуня.

— Вот тебе и «рыбка плавает по дну — не поймаешь ни одну», — засмеялся кто-то, а полковой любимец, поэт и весельчак лейтенант Синяков, живо откликнулся экспромтом, не сводя глаз со своего замершего на воде поплавка:

И не успел стихнуть смех, как с берега, словно скользя по воде, эхо донесло:

— …о…о…ов!

— Зовут кого-то? — поднял голову Горохов. Там, на берегу, стояла маленькая фигурка, махала руками, и снова донеслось протяжное: «о…о…ов!». В самом деле, кого-то из них звали, и Ольшанский на своем месте снова проворчал, не поворачивая головы:

— Чёрт его знает, не дадут в выходной посидеть нормально! Кого там?

— Кажется, меня, — сказал Горохов. — А ну-ка?

Он поднес к ушам ладони, сложенные лодочкой, и прислушался.

— Нет, это тебя, — кивнул он Лаврову.

С берега послышалось: «…еста… ехала-а!..» — и Лавров, сам прислушивавшийся к крику, удивленно пожал плечами:

— Невеста? Ко мне?

— Кричали Лаврова, — и Горохов невозмутимо полез за следующим червем, а Ольшанский хихикнул, словно хрюкнул, и все разом засмеялись, но не над тем, что приехала к Лаврову невеста, а что Ольшанский очень уж похоже хрюкнул. Лавров, всё еще пожимая плечами, влез в лодку и под общие пожелания скорейшей свадьбы отплыл.

Он греб, налегая на вёсла изо всех сил, стараясь умерить этим волнение, которое охватило его, чуть только он услышал свою фамилию и далекое «невеста приехала». «Неужели Катя?» — думалось ему. Милая, нежная, хорошая, всё-таки приехала, и значит… Он выкидывал вёсла, как учили его на занятиях по академической гребле, почти ложась спиной на переднюю банку, не оглядываясь на берег; когда нос лодки с приглушенным шелестом вошел в камыши, бросил вёсла, завел лодку на берег и огляделся. Дневальный стоял рядом.