Николай Шпанов - Ураган. Когда гимнаст срывается

– Эй, эй, не уходить! – окликнули сзади.

Несколько мгновений она стояла не оборачиваясь. Не найдя дневника, они возьмут ее с собой. В пресловутой Комиссии первая же стражница обнаружит на ней тетрадь. Ева сбежала в сад под низвергающиеся с неба струи воды.

– Эй, не валяйте дурака! – крикнул агент, но остановился на пороге, по-видимому не желая идти под дождь. – Вернитесь!

Ева добежала до живой изгороди, когда сзади послышалось шлепанье по лужам. Она хотела укрыться в кусты, но сообразила, что это не спасет, и побежала к морю.

Ее ударил озноб от предчувствия холода. Но вода оказалась неожиданно теплой. Юбка облепила ноги и мешала идти. С берега ей кричали. Она не разбирала слов. Глухие удары крови в ушах были сильнее шума дождя. Держа в зубах тетрадь, Ева сняла с себя куртку. Намокшая замша стала скользкой. Стаскивая рукава, Ева ломала ногти. Она завернула тетрадь в куртку. Решила, что так тетрадь вернее потонет и будет лежать на дне, пока Ева вернется за нею. Ева отличный ныряльщик – Лесс научил ее находить под водой и не такие большие предметы.

Бредя к берегу, навстречу двум слабо поблескивающим сквозь дождь огонькам фонарей, поняла, что отдала тетрадь океану не на сохранение, а навсегда: куртка развернется, и размокшая тетрадь превратится в бесформенный ком бумаги. Даже не пыталась заметить место, где вышла на берег. Было безразлично, что те двое бесцеремонно ощупали ее, когда она вышла из воды.

Когда агенты уехали, Ева бросилась в постель. Продрогшая, обессиленная, она лежала с открытыми глазами и глядела в светлеющий квадрат незатворенной двери. Скоро из серого он стал белым, потом розовым. Встающее из океана солнце окрасило половину неба, когда Ева сползла с кровати. Царившая вокруг тишина была невыносима. Ева включила приемник, сбросила одежду и легла в постель. В растворенную дверь виднелся сад, омытая дождем зелень. Сквозь листву блестело море. А совсем близко на столбе балкона висело ружье Лесса для подводной охоты. Ева отвернулась к стене. На белом фоне виднелись голубые пятнышки, точно такие, какие набухали в тетради от слез Евы. Ей снова захотелось заплакать. Она даже сделала усилие, чтобы выжать слезы, но глаза оставались сухими. Словно на свете не было уже ничего, над чем стоило плакать.

"Исправить положение". Как просто это говорится! А разве может Нортон заставить умирающего Галича выступить на пресс-конференции? Или, может быть, хотят, чтобы Нортон в одну ночь состряпал дневник Галича, доказав, что Лесс – красный агент Москвы?.. А какой идиот верит теперь в такую липу?! Прошли эти времена! Так что же прикажете делать?.. Правда, у Нортона есть еще Ева. Пусть она помешалась на идее спасти Лесса, но рано или поздно она придет в себя. Она человек реальности – порода Нортонов. Пусть выступит в прессе, по радио, по телевидению с разоблачением Лесса. Уж кому-кому, как не ей, знать, на кого тот работал. Немедля послать за Евой. Небось торчит в своем бунгало, заливает подушку слезами или топит горе в бутылке. Сейчас же послать за ней!.. Впрочем, эти дураки опять не сумеют выполнить поручения. Вместо дневника Галича привезли шиш. Привезут шиш и вместо Евы. Он поедет сам, скажет ей все, что нужно, привезет ее. Остается только перед отъездом наскоро записать несколько слов на магнитофон для передачи по радио: нельзя не пустить свою версию смерти Галича.

События так утомили Нортона, что он уснул в автомобиле. Только когда машина остановилась перед бунгало Евы, он открыл глаза и, улыбаясь, вошел в дом. Хотелось всем своим видом показать Еве, что не стоит придавать значения случившемуся, разумнее думать о собственном будущем. На пороге холла он едва не упал, споткнувшись обо что-то: в комнате царил полумрак. Видимо, с ночи тут не поднимали штору. На полу валялась люстра. Лампочки разбились, стекло противно хрустело под ногами Нортона. Он с удивлением поднял голову и посмотрел туда, где люстре следовало быть, – на потолок. И так его взгляд опускался, начиная с крюка и дальше по веревке, по неестественно длинной шее Евы, по ее вытянутому телу с опущенными вдоль смуглых бедер руками и такими же странно длинными ногами без чулок. Взгляд Нортона остановился на обращенных книзу пальцах Евиных ног и снова поднялся от них к крюку. Оба раза его глаза, не останавливаясь, миновали лицо сестры. Словно он надеялся, что его обманывают и это вовсе не Ева. Ощущение, что это все-таки не мистификация, появилось только тогда, когда он решился посмотреть Еве в лицо. Да, она его бессовестно, отвратительно надула!

Лежа на ковре перед камином, Парк читал Дэзи сказку, когда ему доложили, что вертолет Лоуренса Ванденгейма просит посадки у "Хижины дяди Тома". Парк состроил гримасу – все его лицо собралось в сплошной комок морщин. Глядя на него, Дэзи разразилась смехом: она думала, что дедушка играет с нею. Он был мастер строить смешные и страшные физиономии. Но на этот раз Парк не шутил: он с отвращением вспомнил, что назначил Ванденгейму свидание в своей "Хижине". Ну что ж, надо же узнать, почему Лорри вот уже несколько дней так упорно добивается разговора с глазу на глаз. Пожалуй, лучше всего откровенно потолковать где-нибудь в лесу, на пеньке, без третьих ушей. Там он выложит Лоуренсу все, что думает. Ну что ж, когда-то они сделали Парка тем, чем он стал. Их тени стояли за его спиной. Всю жизнь он делал их дело, потому что оно было и его собственным делом. Это было их общее дело. Но их пути пошли врозь: они отвратительны ему своим непониманием своих собственных интересов, которые вовсе не перестали быть их общими интересами. И именно потому, что они, эти интересы, не перестали быть его делом, он не намерен его губить. Нет, нет, он не станет собственными руками подводить мину под то, что строил всю жизнь, – под пышное здание капитализма, которым должно любоваться все человечество; здание, в котором все человечество должно молиться, как в храме божием, – в храме бога единого, всемогущего и вечного. Но настали новые, сложные времена, когда одною силой ничего не сделаешь. Нужны соглашения с противной стороной. И эти соглашения, хочется этого или нет, нужно соблюдать. Хотя бы до поры до времени, пока нет силы их порвать, без риска погибнуть под обломками собственного дома-храма. Такова логика истории. И он, Парк, намерен ей подчиниться. Он будет действовать так, как повелевают разум и совесть. Он будет так действовать для своей и для их пользы. Для пользы своего народа. Другого выхода нет. Это и надо сказать Ванденгейму. Тень не слишком далекой смерти – суровый судья. Страшновато идти ей навстречу с нечистыми руками. Нет, не такой он человек, Майкл Парк, чтобы опустить глаза перед старухой! Он встретит ее с поднятой головой. А для этого нужно иметь чистые руки. Чертовски чистые руки!