Николай Шпанов - Лед и фраки. Записка Анке

— Да, да, это самое вероятное. Надо посмотреть.

— Броня, веди самолет ровнее. Я посмотрю сейчас, что там такое.

Быстро отстегивая пояс, вылезаю со своего места и вдоль корпуса пробираюсь к переднему мотору. Висящий за спиной ранец парашюта сильно стесняет движения. Пожалел, что не оставил его в кабинке.

Вот и замерзшая в своем молчании масса мотора. Его не надо долго осматривать, чтобы понять, в чем дело. Вместо пропеллера торчит какой-то безобразный деревянный обломок. Все понятно. Теперь надо осмотреть крылья. По-видимому, осколки пропеллера что-то там натворили. Мне некогда раздумывать над причинами поломки пропеллера. На четвереньках, цепляясь за стойки и тросы, я пополз вдоль крыла.

Пока все благополучно. Ага, вот мои руки до самых плеч провалились в зияющую дыру. Матка Боска, целый колодец! Скелет крыла исковеркан большим куском пропеллера. Основной лонжерон перебит. Вся часть крыла за дырой беспомощно бьется, окончательно доламывая укрепления. Надо скорее к себе на место. Как можно меньше газ. Осторожно тянуть до первого поля, и там можно как-нибудь сесть. Ах да, я забыл, мы не должны садиться.

Аппарат сильнее дергается и все заметнее делает крен. Видно, Лещинскому трудно держать его ровно, Да, да, я иду на свое место. Вот оно. Я лезу в кабину. Одного взгляда на карту достаточно, чтобы понять, что мы уже почти над Ковно. Несчастье неизбежно. Что же делать? Что же делать? А впрочем, выбора нет. Инструкция ясна: никаких свидетелей.

Прямо передо мной встает совершенно зеленое лицо Лемонье. Он почему-то без шлема. Он лихорадочно старается вылезти из своей кабинки, по-видимому, не расстегнул пояса. Ничего. Ты знал, на что идешь. А вот Броня, как же ты? Броня, прости. Бр… ня… про… сти… У меня стучат зубы. Дрожащей рукой я выключаю управление Лещинского… Теперь он не сядет.

Я быстро поднимаюсь на руках над бортом своей кабины. Расправляю ремни парашюта. Передо мною неожиданно встают расширенные глаза Бронислава. Его рука тянется ко мне. Сильный бросок всего самолета. Я получаю увесистый удар по лицу. Я знаю, что этот удар не случайность. Но в свисте ветра я не слышу слов, которые вырываются из искаженного рта Бронислава. Я их не слышал, но я и их знаю так же хорошо, как будто меня заставили их заучивать, как урок. Ужасные, кошмарные, позорные слова.

На минуту я потерял сознание. Но еще в воздухе, вися на парашютной сбруе, я пришел в себя от оглушительного взрыва, как будто расколовшего земную кору. Оттуда, из недр земли, вырвался резкий, слепящий блеск. И вслед за ним высокими языками запылало внизу пламя пожара.

Я понял, что это такое… Свидетелей не будет, господин Корф. Можете доложить министру. Ветром меня относило далеко к югу от пылавшего внизу адского пожара. Уже теряя сознание от резкой боли в левой ноге, по-видимому, вследствие неудачного спуска, я сообразил, что больше я не подполковник Зброжек-Кржечжевский, а капитан Литов-службы Никодим Мацикас.

На этом кончается интересующая нас часть дневника подполковника Зброжек.

К вечеру того же 4-го марта, когда произошел взрыв в Ковно, крестьянами Смоленского уезда был найден в поле совершенно размозженный труп, представлявший собою мешок костей. При осмотре тела, в боковом кармане кожаной тужурки были обнаружены документы на имя сержанта литовских авиационных войск Антона Навкунского и обрывок начатого письма, писанного карандашом и, по-видимому, в очень неудобном положении, так как строчки его идут в совершенном беспорядке:

«Анка, передай товарищам, что это будет стоить мне жизни, но рабочий класс сделает свое дело. Ни одна из шес…»

[1] Польская «охранка» ( Прим. авт. ).