Богомил Райнов - Умирать — в крайнем случае

— Конечно, нет, но…

— Существуют очень простые приспособления, при помощи которых можно повернуть ключ снаружи. Ясно?

— Понимаю.

— Марк никогда не ворвался бы к вам, если бы вы заперли дверь на засов.

— Да, но он тогда подкараулил бы меня на лестнице, — замечает не без основания мисс Грей, — и расправился бы со мной в ваше отсутствие… до того, как вы бы успели вмешаться…

— Возможно. Но все это в прошлом. Чем скорее вы о нем забудете, тем лучше.

И, чтобы отклонить ее мысли в другом напрвлении, я замечаю:

— Позаботьтесь как можно скорее о завтрашнем дне, наперекор тому, что говорится в припеве этой вашей песенки. Что вы скажете, например, о своем возвращении в «Еву»?

— Почему бы и нет? Вы же знаете, Питер, я не располагаю богатым выбором.

И мы идем на нухню поискать чего-нибудь к ужину.

Мое появление на Дрейк-стрит утром следующего дня равносильно подлинному триумфу, хотя триумф лишен шумовых эффектов. Не знаю, как и почему, но все здесь вдолбили себе, что это я ликвидировал Дрейка, в результате я окружен ореолом не только победителя, но и освободителя, поскольку все местное население не испытывало к покойному шефу других чувств, кроме страха и скрытой неприязни. Когда я вхожу в кафе на углу выпить кофе и удостовериться, что красавица с афиши на месте, посетители приветствуют меня радостными улыбками. Когда я заглядываю к моему приятелю мистеру Оливеру, он долго и взволнованно трясет мою правую руку, словно я только что вернулся с поля брани, увенчанный лаврами. И когда я иду по улице к главной квартире, мелкие шулеры и контрабандисты с уважением приподнимают шляпы, несмотря на дождик, который медленно моросит с чисто британским упрямством.

Сама Главная квартира не очень изменилась с того памятного дня, если не считать небольшой подробности, что на лестнице уже не дежурят ни Боб, ни Ал и что бутылки, которыми уставлен передвижной бар в кабинете, все до одной пусты. Остальное все на месте, поскольку обстановка, включая и опущенные шторы, принадлежала собственнику квартиры, а мистер Дрейк был не более чем довольно обременительным съемщиком.

Не успел я устроиться за письменным столом, чтобы проверить, как выглядит мир с точки зрения старины Дрейка, как в дверь постучали, и в комнату вошел Стентон. Можно было бы сказать «вечный Стентон» — уж ему во всяком случае не угрожает насильственная смерть.

— Я пришел представиться, сэр, и уведомить вас, что я к вашим услугам, — сообщает торговый директор гангстерской конторы, расплывшись в улыбке.

— Рад, что вы живы-здоровы, Стентон. Особенно если учесть обстоятельство, что наш дорогой шеф так преждевременно нас покинул…

— О, не будем преувеличивать, сэр, — мягко возражает специалист по финансовым операциям. — Смерть шефа вряд ли была для кого-нибудь ударом… кроме него самого… Небось сами знаете, он был представителем суровой школы.

— А какая другая школа могла бы иметь место в такой области, как наша, Стентон?

— Вы ведь знаете, как издавна рекомендуется облекать железные кулаки в бархатные перчатки, — отвечает директор. — А старый Дрейк забывал это делать. И вообще предпочитал приемы грубого насилия.

— Означает ли это, что вы лично против насилия? — спрашиваю я с легким недоумением.

— И да и нет, — уклончиво отвечает Стентон. — В нашем мире, естественно, насилие неизбежно. Однако все зависит от формы. Я же сказал вам: железные кулаки — великолепная вещь, но нельзя пренебрегать перчатками.

Он умолкает и посматривает на меня слегка воспаленными глазами альбиноса, чтобы проверить мою реакцию. Потом, успокоеннный терпеливым вниманием, написанным на моем лице, добавляет:

— Мой принцип, сэр, заключается в следующем: деньги — это великая сила. Самая могущественная. Следовательно, ее вполне достаточно для применения власти. В таком случае нужно ли прибегать к кулакам или пистолетам, содержать таких паразитов, как Ал и Марк, и иметь неприятности с полицией? Когда человек знает, что в твоей власти заплатить ему или оставить голодным, он готов уважать тебя и без помощи Ала и Марка.

— Мне очень приятно констатировать, что ваши взгляды по данному вопросу весьма созвучны моим, — говорю я.

Эта декларация воспринимается Стентоном с восторгом, поскольку он стремился именно к этому: выразить такие взгляды, которые бы соответствовали моим.

Я решаю сменить тему.

— А тот факт, что полиция рылась в бумагах Дрейка… не создаст ли это известных затруднений?

— Финансовая документация, сэр, к счастью, находилась не здесь, а в кассе «Евы».

— А разве касса «Евы» не подвергалась проверке?

— В силу какого закона? — спрашивает Стентон. — Владелец «Евы», хотя и формально, я, а не Дрейк.

— Ага, значит, вы теперь владелец и по существу.

— Вашими бы устами, сэр, да мед пить.

— И поскольку зашел разговор об «Еве», мне хотелось бы спросить: не считаете ли вы, что отсутствие мисс Грей в какой-то степени снижает уровень программы?

— Разумеется! — восклицает Стентон с готовностью. — Хотите — верьте, хотите — нет, но я как раз намеревался вас спросить, не согласится ли мисс Грей снова вернуться к нам.

— Думаю, что согласится, — отвечаю я. — Она по натуре уступчива.

— Исключительно воспитанная дама.

— Так что, Стентон, спокойно занимайтесь своим делом, — обобщаю я.

— Да, естественно. Но из одного известного места мне намекнули, что в настоящее время шефом являетесь вы.

— Да, но только положение мое в какой-то степени сродни положению английской королевы: царствую, но не управляю. Так что, повторяю, спокойно занимайтесь своим делом.

Это последнее заявление уже окончательно приводит в восторг специалиста по финансовым вопросам, и он, угодливо поклонившись, ретируется из кабинета.

По правде говоря, этот кабинет действует на меня угнетающе. Я отдергиваю шторы, чтобы впустить немного света, но интерьер от этого не становится более приветливым. Мерцающий свет дождливого дня вряд ли может соперничать с сиянием хрустальной люстры. И потом, все в этом кабинете мне напоминает старину Дрейка, как Линде в ее квартире все напоминает Марка. И попробуй тут утешиться мыслью, что причина не в кабинете, а в воспоминаниях, связанных с ним.

Итак, с трудом дождавшись двенадцати часов, я направляюсь в заведение итальянца, где поглощаю отличный бифштекс с макаронами по-милански, который мне подносит в знак особого внимания сам содержатель ресторана. После этого я следую для небольших послеобеденных размышлений в родную «Аризону».

— О, мистер Питер! — радостно восклицает добрая Дорис. И добавляет с сияющим лицом: — Какие трагические события, а?

— Да, в самом деле, — бормочу я. — Но, к счастью, на вас лично они не отражаются. Наоборот, с каждым днем вы становитесь все более цветущей и соблазнительной. Я не раз говорил и готов повторить снова: здоровый дух в здоровом теле, — это вы, дорогая Дорис.