Богомил Райнов - Большая скука

— Судя по вашей паузе, вы собираетесь преподнести мне еще какой-то сюрприз?

— Именно. Притом последний. Вам удалось доказать, что вы человек сильный и неподкупный. Не скрою, эти качества внушают уважение. Но после того, как вы покрасовались ими вволю, не настало ли время снова спрятать их поглубже? При нынешнем прогрессе в технике сильная воля и твердый характер столь же надежное оружие, как, скажем, бронзовое копье или каменный топор. Они так же жалки, как и все прочие «достоинства» человека. Это подтверждено практикой, и вам об этом, вероятно, кое-что известно. Упорство — это не что иное, как биофизическое состояние, его трудно сохранять, но разрушить с помощью современных препаратов ничего не стоит. Одна порция подходящего снадобья — и вы больше не владеете своей психикой. Серия порций — и вы уже, как робот, отвечаете на все наши вопросы. После этого достаточно ничтожных усилий, чтобы сделать вас полнейшим кретином. А как придет пора кончать с вами, мы предоставим это местным властям.

— Понимаю, — киваю я. — В таком случае зачем вам тратить время на все эти разговоры? Принимайтесь за дело — и все тут!

— Вы говорите «понимаю», а так ничего и не поняли. Я желаю, чтобы вы пришли к нам добровольно, а не по принуждению.

— Ясно. Вы пускаете в ход все эти угрозы с единственной целью — чтобы я пришел к вам добровольно.

Сеймур молча отводит глаза в сторону.

— Чем же объяснить вашу слабость к этой добровольности? Вашим великодушием или желанием сэкономить медикаменты?

Сеймур продолжает глядеть в сторону. Хотя окно открыто, мансарда полна табачного дыма, потому что снаружи ни малейшего дуновения. Тяжелый и влажный ночной воздух замер над крышами домов, словно прижатый темными тучами.

— Может быть, с точки зрения абстрактной морали ваши вопросы уместны, — возвращается к разговору мой гость. — Но в нашем ремесле их нельзя принимать всерьез, а если они адресуются мне, то это просто несправедливо. Ведь в самом начале беседы вам было сообщено, что я предложил оставить вас в покое. Я знаю не хуже вас, что не каждый человек способен стать предателем, так же как не каждому дано стать героем. Однако то, что мы с вами знаем, не имеет никакого значения, потому что решать не нам. И поскольку все решено без нас, я предлагаю вам единственный путь спасения, какой у меня есть. Забудьте, если желаете и если можете, весь этот разговор и вернитесь мысленно к тому, о чем мы с вами говорили во время нашей предыдущей встречи: все мои предложения и материального, и морального порядка остаются в силе. Скажите наконец это ваше «да», и вы тотчас получите обещанное. Никто из моих шефов не узнает, что вы на это пошли только под жестоким давлением; будете давать советы, выражать свое мнение по каким-то материалам, и никто не станет требовать от вас больше. А материалов у вас будет сколько угодно, будут и совершенно секретные, потому что я теперь знаю, что вы идете к нам не потому, что так велит инструкция из Центра, а на свой страх и риск.

Вот он наконец, освежительный душ обещаний, после стольких угроз. Обыкновенный вариант весьма обыкновенной программы. И если меня все же что-то удивляет, то не чередование угроз и соблазнов, а интонация искреннего участия в излияниях Сеймура. Этот человек либо очень ретивый работник, либо большой артист, а может, он и в самом деле озабочен моей судьбой. Не исключено, однако, что все это понемногу способствовало его оживлению.

— Значит, вы опять готовы обещать мне и деньги, и все прочее?

— Не то что обещать, а тут же вручить вам их, сегодня же.

«Ни в коем случае не отказывайтесь!» — звучит где-то вдали голос Грейс.

«Не суйся не в свое дело», — мысленно отвечаю я своей невидимой советчице, а вслух произношу:

— Что особенного, если мои друзья заплюют меня после этого, верно?

— Никто вас не заплюет, — возражает Сеймур. — Вас занесут в списки героев. В крайнем случае вы не перейдете на сторону противника, а будете ликвидированы.

— Очень великодушно с вашей стороны.

— Ну конечно. Мы только сделаем вид, что ликвидировали вас: дадим в газетах сообщение о том, что, мол, найден труп с такими-то приметами и с документами на ваше имя. А вы тем временем, живой и здоровый, уже будете далеко отсюда.

— Слишком тесен в наши дни мир, чтобы человек мог бесследно скрыться.

— Тесен он только для политиков, которые лишь тем и занимаются, что перекраивают его карту, да и знают они его только по карте. Но для человека дела вроде вас он достаточно широк, чтобы исчезнуть где-нибудь по ту сторону океана и начать новую жизнь под другим именем.

Гость смотрит на часы и замолкает, надеясь, видимо, услышать мое «да».

— Как будто пошел дождь, — говорю я.

По железной кровле действительно постукивают крупные тяжелые капли.

— Пусть идет! — пожимает плечами Сеймур. — В классических драмах при подобных ситуациях не дождик идет, а гром гремит, разражается буря.

В темном прямоугольнике окна при свете лампы сверкают струйки дождя. Они сгущаются, и вот уже полил настоящий ливень, но в мансарде по-прежнему душно.

— Ну, что вы скажете? — поторапливает меня собеседник.

— Я уже сказал, Уильям.

Он смотрит на меня настороженно, словно не верит своим ушам. Потом стремительно склоняется над столом и кричит почти мне в лицо:

— Значит, подписываете свой смертный приговор?!

— А, смертный приговор… К чему эти громкие слова?..

Из груди Сеймура вырывается не то вздох, не то стон:

— Значит, громкие слова, да?.. Господи, неужели окажется, что это у вас не характер, а обычная тупость? Неужели вам невдомек, что отныне вы наш узник и пленник, что вам ниоткуда отсюда не уйти, что вам ни при каких обстоятельствах не покинуть эту квартиру, потому что уже через четверть часа ее блокируют мои люди, и достаточно мне подать знак, чтобы вы попали к ним в лапы?

Я смотрю на него, и меня изумляет не столько последняя новость, сколько то, что лицо его искажено злобой, на нем не осталось ни малейших признаков самообладания. С того момента, как началась эта гнетущая связь, при всех наших словесных схватках он ни разу не выказал раздражения, ни разу не повысил тон; я мог подумать, что высокие тона вообще отсутствуют в его регистре. И вот, пожалуйста, этот невозмутимый человек повышает голос, лицо его багровеет. Нет, он настолько взбешен, что просто орет, словно пьяный горлопан, сбросив маску скептического спокойствия.

Я смотрю на него и думаю: «Пусть себе накричится вволю». Но Сеймур, как видно, заметил мое удивление и начинает сознавать, что у него сдали нервы. Он замолкает и откидывается на спинку стула, пытаясь овладеть собой. Потом снова указывает мне на часы и говорит:

— Даю вам две минуты для окончательного ответа, Майкл! После двух дней увещаний двух минут, думаю, вам будет вполне достаточно.