Богомил Райнов - Большая скука

Первую половину ночи я борюсь с отвратительным чувством тошноты, а вторая половина проходит в борьбе с пробудившимся снова чувством голода. Как только наступает рассвет, я иду к городу. Ноги у меня дрожат, и я ясно понимаю, что еще два дня без еды я не выдержу.

В наиболее подходящий момент, то есть за несколько минут до начала рабочего дня, я приближаюсь к намеченной цели. Передо мной то самое мрачное складское помещение, унылый вид которого привлек внимание Грейс. Рядом с ним находится отель «Кодан». Чтобы не идти мимо отеля, я захожу в складской двор с противоположной стороны. Сторож сидит у своей каморки и читает газету.

— Я слышал, будто вам нужны грузчики… — тихо говорю я, приближаясь к нему.

Оторвавшись от газеты, тот, как и подобает сторожу, окидывает меня внимательным взглядом.

— Документы у вас есть? — спрашивает бдительный страж.

— Есть.

— Тогда ступайте в канцелярию, там вас оформят. Вот сюда, сюда!

Прохожу по бетонной дорожке, на которую указал сторож, за угол здания. Вход в канцелярию сразу же за углом, но я шествую мимо, по направлению к порту. Документы… Как будто я мечу в директора… Мои документы на дне канала. И слава богу, потому что ничего, кроме неприятностей, мне от них ждать не приходится.

Иду вдоль причалов. То тут, то там появляются грузовики и электрокары, а над туловищами торговых судов колдуют портовые краны. В порту обычная деловая суета. Я думаю, что уже упустил возможность включиться в эту суету, но вдруг вижу, что у входа в один из складов стоит очередь. Я пристраиваюсь в конец и пять минут спустя оказываюсь у стола, где веснушчатый парень в очках пополняет список поденщиков.

— У нас работают поденно, — предупреждает веснушчатый, окидывая меня взглядом, чтобы определить, на что я способен.

Он это говорит по-английски, зная по опыту, что люди, говорящие по-датски, едва ли пойдут сюда таскать ящики.

— Жалко, — говорю, хотя меня это вполне устраивает.

— Ваша фамилия?

— Бранкович.

— Югослав?

— Серб, — уточняю я.

— Двадцать пять крон, — сообщает парень и кивает следующему.

Работа на первый взгляд пустяковая. Подъемный кран вынимает ящики из трюма корабля и ставит на платформу электрокара. Электрокар доставляет их на склад. А люди вроде меня должны разносить ящики по определенным местам и складывать в штабеля.

Единственное неудобство состоит в том, что каждый ящик весит около пятидесяти килограммов. В нормальных условиях это меня нисколько бы не смутило. Правда, в нормальных условиях я не стал бы таскать ящики. А сейчас, когда я так истощен, груз давит на меня вдвойне, от тяжести дрожат ноги; к тому же меня еще давит страх оттого, что я в любой момент могу упасть и меня тут же прогонят.

Перетаскивая четвертый или пятый ящик, я замечаю, что за мной наблюдает какой-то молодец в матросской бескозырке. Он идет за мною следом; я ставлю ящик на место и слышу сзади его голос:

— Так, так… Осторожненько… Ставь его сюда. Ну вот!

Как только я расправил плечи, он меня спрашивает:

— Какой национальности? Итальянец?

Я отрицательно качаю головой.

— Испанец?

Я снова качаю головой и, чтобы молодец угомонился наконец, брякнул:

— Серб.

— А, югослав! Прекрасно! — добродушно кивает незнакомец. Потом, упираясь кулаком мне в грудь, рычит: — А теперь убирайся подобру-поздорову!

Его тон меняется столь разительно, что я поднимаю на него удивленные глаза, как будто мне не ясна эта команда.

— Убирайся, слышишь?.. Такие вот типы, как ты, для нашего брата все равно что еж в штанах! За двадцать пять крон согласится пойти сюда только такое отребье, как твоя милость. Ну-ка, марш, пока не началась кадриль!..

При иных обстоятельствах можно бы и на «кадриль» согласиться, чтобы прощупать, чего стоит этот молодец, но, как уже говорилось, в иных условиях я бы, наверно, находился в другом месте. А пока что я больше всего боюсь скандала и неизбежной при всяком скандале полиции. Поэтому я поворачиваюсь к нему спиной и, ни слова не говоря, покидаю склад.

Весь день сижу в глухом закутке пристани и жду, пока достаточно стемнеет, чтобы можно было отправиться в обратный путь. Вполне прилично пригревает осеннее солнце, и, развалившись на теплых камнях, я время от времени забываюсь в дремоте. Наконец солнце скрылось, и гордость моя смирилась настолько, что я решаюсь заглянуть на базар на Фредериксброгаде. Неудобство этого базара в том, что он находится слишком близко к центру. А базар богатый. Под вечер, когда торговля кончается, в местах, отведенных для мусора, можно найти немало испорченных продуктов. Съев два полусгнивших персика, я вооружаюсь большим кульком, чтобы набрать побольше про запас. Делаю запасы и тут же утоляю голод. Невольно вспомнились слова одной моей знакомой, которая не была лишена житейской мудрости: «Если жизнь предлагает тебе зрелый плод, но с одного боку уже подгнивший, зачем же его выбрасывать, не лучше ли, отбросив гнилое, остальное съесть?» Совершенно верно, дорогая Дороти. В данный момент спорить с тобой не приходится.

Наполнив до отказа и кулек, и желудок, я уже пробираюсь на соседнюю улицу, но, выглянув из-за угла, замираю на месте и пячусь назад. Из элегантного черного «плимута», стоящего метрах в двадцати от меня, выходят Грейс и Сеймур и направляются в бар, над которым сияет красная неоновая вывеска: «Техас». Сеймур, как всегда, нахмурен, а его секретарша снова обрела прежний вид — она в темном костюме, в очках, волосы собраны в пучок.

Сделай я еще шаг, и они бы меня заметили. К счастью, этого шага я сделать не успел. Они входят в бар, а я бреду обратно, прижимая к груди увесистый кулек. В общем, все в порядке. Вот только неприятный шепот Сеймура несколько раздражает меня:

«Питаться объедками? Стыдно, Майкл! Вы предпочитаете объедки ужину в „Техасе“?!»

«Мне это не впервой, со мной и не такое бывало, Уильям, — отвечаю. — В нашей профессии без этого не обойтись».

«Только это уже не наша профессия, — продолжает Сеймур. — Вас дисквалифицировали, вычеркнули из списков, прогнали, предали анафеме».

«Меня тогда вычеркнут из списков, когда я перейду к вам. А этому не бывать. Так что катитесь, мой дорогой, ко всем чертям!» — продолжая свой путь, мысленно шлю ему дружеское пожелание.

Обильный ужин, хотя и не в «Техасе», благотворно влияет на мой сон, и на другой день я просыпаюсь в своем бараке довольно поздно. А то, что я обнаруживаю в кульке еще несколько гнилых персиков и раздавленный кусочек сыра, придает мне жизненные силы. Но особенно радует меня то, что сегодня вторник. Опять вторник. Наконец-то!

Полный томительного безделья день подходит к концу. Два часа я осторожно брожу по городу и в семь без трех минут выхожу на Вестерброгаде, как всегда в это время запруженную автомобилями и пешеходами. А вот и вход в «Тиволи». Прохожу мимо раз, другой, третий — человека в кепке и с самолетной сумкой нет и в помине.