Дэниел Сильва - Под конвоем лжи

— Моя мать была англичанкой.

— Где она теперь?

— Она уже давным-давно умерла.

— Ты говоришь также и по-французски?

— Да, — отвечает она.

— И по-итальянски?

— Да, я говорю по-итальянски.

— Но испанским ты владеешь не очень хорошо.

— Достаточно хорошо, — говорит она.

Разговаривая с нею, он мнет пальцами свой член. Он любит его точно так же, как любит свои деньги и землю. Он говорит о нем так же, как и об одной из своих лучших лошадей. В кровати он с ними, словно третий человек.

— Ты лежишь с Марией возле реки, а ночью позволяешь мне залезать в твою кровать и пялить тебя, — говорит он.

— Это можно было устроить только одним способом, — отвечает она. — А ты хочешь, чтобы я оставалась с Марией?

— Ты делаешь ее счастливой, — говорит он так, будто счастье — это основа основ.

— Это она делает меня счастливой.

— Я никогда еще не встречал такой женщины, как ты. — Он вложил сигарету в угол рта и зажег ее, прикрывая огонек спички от ночного ветра сложенными ладонями. — Ты, не моргнув глазом, в один день трахаешься со мной и кувыркаешься с моей дочерью.

— Я не верю в возвышенные привязанности.

Он смеется своим почти неслышным смехом.

— Это замечательно, — говорит он и снова заливается беззвучным смехом. — Ты не веришь в возвышенные привязанности. Это просто изумительно. Как мне жаль того болвана, которого угораздит влюбиться в тебя.

— Мне тоже.

— Ты можешь испытывать хоть какие-нибудь чувства?

— Если честно, то нет.

— Ты любишь хоть кого-нибудь или что-нибудь?

— Я люблю моего отца, — говорит она. — И я люблю лежать у реки с Марией.

Мария — единственная женщина из всех, которых она когда-либо встречала, чья красота представляет для нее угрозу. Она нейтрализует эту угрозу, присвоив красоту Марии себе. Ее пышные каштановые вьющиеся волосы. Ее безупречно гладкую оливковую кожу. Идеальной формы груди, которые в ее рту обретают сладость летних груш. Губы — мягче них она ничего не знает. «Давай поедем на лето в Испанию. Будешь жить со мной в нашей родовой estancia», — сказала ей Мария однажды дождливым днем в Париже, где они обе учились в Сорбонне. Отец будет недоволен, но мысль о том, чтобы провести лето в Германии, рассматривая марширующих по улицам безмозглых нацистов, нисколько не вдохновляет ее. Она же не знала, что угодит прямиком в гражданскую войну.

Впрочем, война не дерзнула сунуться в раскинувшийся в предгорьях Пиренеев райский уголок, принадлежавший Эмилио. Это самое замечательное лето ее жизни. Утром они втроем охотятся или натаскивают собак, а днем они вдвоем с Марией едут к реке, плавают в ледяной воде на глубоких плесах, загорают на теплых камнях. Марии больше всего нравится, когда они находятся на природе. Она любит ощущать прикосновение нежных солнечных лучей к своей обнаженной груди и присутствие Анны между своих ног. "Ты знаешь, мой отец тоже хочет тебя, — сообщила однажды Мария, когда они лежали в тени под эвкалиптами. — Ты можешь поиметь его. Только смотри не влюбись. В него все влюбляются".

Эмилио снова говорит:

— Я хочу, чтобы, когда ты через месяц вернешься в Париж, ты кое с кем встретилась. Ты сделаешь это для меня?

— Не знаю. Это будет зависеть от обстоятельств.

— Каких же?

— От того, кто он такой.

— Он сам свяжется с тобой. Когда я расскажу ему о тебе, он будет очень заинтересован.

— Я не собираюсь спать с ним.

— Он не будет стремиться переспать с тобой. Это семейный человек. Как и я, — добавляет Эмилио и снова заливается своим необычным смехом.

— Как его зовут?

— У него могут быть разные имена.

— Скажи мне его имя.

— Я не знаю, каким именем он пользуется сейчас.

— Чем твой друг занимается?

— Он собирает информацию.

Эмилио возвращается к кровати. За время беседы он снова возбудился. Его член опять тверд, и он хочет сразу же взять ее. Он толчком раздвигает ее ноги и пытается войти в нее. Она берет его член в руку, чтобы помочь, но тут же вонзает ногти в тонкую кожу.

— А-а-а-х-х! Анна, мой бог! Не так сильно!

— Скажи мне его имя.

— Это против правил... Я не могу!

— Говори! — требует она и вонзает ногти сильнее.

— Фогель, — бормочет он. — Его зовут Курт Фогель. Господи боже.

Берлин, январь 1944

Агентура абвера, работавшая против Великобритании, состояла из двух основных категорий агентов. Система S включала в себя агентов, которые приезжали в страну, селились там под фальшивыми именами и принимались за сбор сведений. Агенты системы R были, главным образом, подданными третьих стран; они периодически совершенно легально приезжали в Великобританию, собирали сведения и передавали их своим хозяевам в Берлин. Но существовала и третья, меньшая по численности и очень строго засекреченная сеть шпионов, известная как система V — горстка чрезвычайно хорошо подготовленных законсервированных агентов, глубоко внедрившихся в английское общество и дожидавшихся, порой на протяжении многих лет, приказа об активизации. Эта сеть была названа по имени ее создателя и единственного руководителя Курта Фогеля [7].

Не производившая большого впечатления на непосвященных империя Фогеля состояла из двух комнат на четвертом этаже штаба абвера, располагавшегося в двух строгих серых каменных городских зданиях под номерами 74 и 76 по Тирпиц-уфер. Окна выходили на Тиргартен, 630-акровый парк, раскинувшийся в самом сердце Берлина. Еще в не столь давнем прошлом этот вид радовал глаз, но после нескольких месяцев союзнических бомбежек дорожки для верховой езды оказались изрыты множеством воронок, во многие из которых можно было бы спрятать тяжелый танк, а от большей части пышных каштанов и лип остались только почерневшие обгорелые пни. Большую часть помещений, выделенных Фогелю, занимали запертые несгораемые шкафы и тяжелый сейф. Фогель подозревал, что служащие центрального архива абвера были завербованы гестапо, и наотрез отказывался хранить там свои досье. Его единственным помощником был дежуривший в приемной заслуженный лейтенант вермахта Вернер Ульбрихт, искалеченный в боях против русских. Он держал в верхнем ящике стола два «люгера» и получил от Фогеля четкое указание стрелять в каждого, кто попытается войти без разрешения. Ульбрихту иногда снились кошмары, в которых он по ошибке убивал Вильгельма Канариса.

Официально Фогель носил чин капитана Kriegsmarine [8], но это было лишь формальностью, которую пришлось соблюсти для того, чтобы расширить его возможности для работы. Как и его наставник Канарис, он редко носил военную форму. Его гардероб изменился очень мало: темно-серый костюм, в каких ходят солидные предприниматели, белая сорочка, темный галстук. Его волосы серо-стального цвета выглядели так, будто он подстригал их самостоятельно и, может быть, даже без зеркала, а в глазах застыло вызывающее выражение, какое бывает у завсегдатаев кафе, любящих демонстративно бранить власти. Его голос больше всего походил на скрип ржавой дверной петли. После почти десятка лет конспиративных бесед в кафе, гостиничных номерах и многолюдных деловых конторах он редко говорил громче, чем это делают верующие, когда рассказывают о своих грехах исповеднику. Ульбрихту, который был глух на одно ухо, приходилось постоянно быть начеку, чтобы расслышать обращение своего командира, но это удавалось ему далеко не всегда.