Андрей Гуляшки - Последнее приключение Аввакума Захова

— Что вы можете сказать о подмене склянки?

— Когда вчера вечером профессор спохватился, что забыл убрать ее в несгораемый шкаф, Найден Кирилков заявил: «Это плохая примета!»

— Что именно? — недоуменно спросил я.

— Да то, что профессор должен был вернуться. Но само это заявление Найдена Кирилкова означает, что у него было какое-то дурное предчувствие. Возможно даже, он предчувствовал это похищение…

— Ага! Интересно! — сказал я.

— Очень интересно, правда? Кроме того, Найден Кирилков неоднократно намекал, что профессор извлек этот вирус — прошу извинить! — из заднего прохода дьявола. То есть, он хотел сказать этим, что при сотворении вируса профессор пользовался услугами дьявола.

— Погодите, — сказал я. — Что общего имеет задний проход дьявола с приметой?

— Ну как же! Найден Кирилков хочет тем самым подчеркнуть, что, мол, он в курсе профессорского эксперимента, ему близка работа профессора и потому он чувствует, когда что-то угрожает профессору. Он сказал, что это дурная примета, и вот действительно произошла кража.

Гм! Эта девица, если она не совсем чокнутая, говорит умные вещи, сказал я себе. Ведь и мне Найден Кирилков еще при первой встрече показался подозрительным. Уж очень он старается выглядеть остряком. Почему?

Я обещал лаборантке позаботиться о том, чтобы ей не пришлось спать по соседству с Найденом Кирилковым, а затем вызвал этого остряка.

— Нет ли у вас впечатления, что вчера во второй половине дня склянка была переставлена или же вынесена куда-то?

— Есть, — ухмыльнулся Кирилков. — Потому что я сам отнес склянку профессору и она простояла там минуты две.

— Зачем вы отнесли ее профессору? — спросил я, едва сдерживая себя, чтобы не вскочить.

— Я заметил небольшую трещину на притертой пробке склянки.

— Ну и что сказал профессор?

— Он сказал мне, что не видит в этом никакой опасности, потому что трещина, по его мнению, поверхностная, и велел мне оставить склянку на ее обычном месте.

— Ну?

— Ну я и поставил склянку на место.

— Так. В котором часу вы принесли профессору склянку?

— Кажется, было около трех часов. Я вызвал Баласчева.

— В котором часу профессор был у главного директора?

— В четыре, — сказал Баласчев.

Я велел ему вызвать ко мне Война Константинова и Недьо Недева.

— Ваш коллега, — сказал я им, кивком указывая на Найдена Кирилкова, — признался, что самолично относил склянку профессору и что она простояла в его «кабинете» около двух минут. А вы оба клянетесь, что склянку ни на миг никто никуда не переставлял. Как это понимать?

— Мы этого просто не заметили, — разведя руками, сказал Войн Константинов.

Он говорил от имени обоих. У Недьо Недева был угнетенный вид, он молчал. Помолчал и я. Потом сказал:

— Даю вам полтора часа на размышления, чтобы вы пришли к окончательному выводу: действительно ли вы не заметили, как Найден Кирилков уносил склянку, или же притворились, что ничего не видели.

Я велел снова позвать профессора.

— Уважемый профессор, даю вам полтора часа, чтобы вы собрались с мыслями и сообщили мне, где вы спрятали или кому передали подлинную склянку, то есть склянку с вашими новооткрытыми вирусами, — сказал я.

— Новосозданными! — поправил меня Найден Кирилков.

Я промолчал. Затем приказал Баласчеву держать под самой строгой охраной всех четверых.

Было шесть часов вечера.

В половине восьмого я вызвал профессора. Переступая порог своей лаборатории, профессор покачнулся — я это очень хорошо видел. Даже самые сильные духом люди теряют самообладание, когда факты припирают их к стене. И особенно подвержены таким срывам люди высокопоставленные, с титулами, занимающие видное место в общественной жизни. Взглянут они с высоты своего служебного положения на разверзающуюся под ногами пропасть — и голова у них идет кругом. Потому, разумеется, они и теряют равновесие, шатаются — легко ли смотреть в пропасть!

Я пригласил профессора сесть, предложил ему сигареты. Спросил, не хочет ли он выпить чашку кофе. Он самым высокомерным образом от всего отказался. Продолжал стоять передо мной, хотя по всему было видно, что от сильных переживаний он едва держится на ногах. Эх, подумал я, видывали мы таких, как ты, — сперва стоят как скала, а потом раскисают и превращаются в самых обыкновенных слизняков. Но в душу мою вдруг хлынули сомнения. Меня тревожил спокойный взгляд и уверенное поведение профессора; мучило меня и сознание, что против него у меня только улики — пусть даже и веские, — а вот доказательств нет никаких.

— Ладно, пора кончать с этой игрой — как вы считаете? Она одинаково неприятна нам обоим, — сказал я.

— Я ни во что не играю, — возразил профессор. — Это вы разыгрываете какие-то глупейшие сцены.

— Во всяком случае, способы, которыми вы ее хотите отыскать, архи-глупы! — добавил он.

— А какой «умный» способ вы порекомендовали бы мне? — спросил я.

— Моя специальность — микробиология. Криминалистикой не занимаюсь. Попросите совета у какого-нибудь более опытного вашего собрата.

Последними словами он, казалось, наступил мне на любимую мозоль, и я вскипел:

— Не скажете ли, наконец, профессор, где вы спрятали склянку или кому ее передали?

Он ничего не ответил и рассмеялся.

— Как вы совершили подмену? Когда Найден Кирилков принес склянку вам в кабинет или позже, после конца рабочего дня, когда вы вошли один в зал?

Профессор молчал.

— Если вы откроете мне, где находится склянка, я обещаю вам положить конец этой истории. Поставим на ней крест. Что было, то было… Придумаем какое-нибудь недоразумение, и страсти улягутся. В противном случае положение вещей так усложнится, что вам действительно придется давать показания суду — за деньги ли вы продали свое открытие какой-то капиталистической стране или же совершили это предательство из политических побуждений.

— Что за чушь вы несете!.. — устало запротестовал профессор. — В Болгарии не найдется такого безумца, который бы позволил вам позорить меня!

— Не рассчитывайте на ваши связи! — предупредил я его. — Именем революции я предам вас суду, а суд свое дело знает. Так вы скажете, где склянка?

Профессор пожал плечами.

— В последний раз спрашиваю: где вы спрятали склянку или кому передали ее?

— Идите вы к черту! — сказал профессор. — И оставьте меня наконец в покое. Я себя плохо чувствую.

— Заприте его и охраняйте строжайшим образом! — сказал я, обернувшись к Баласчеву.

И остался неприятно, даже горько удивлен: Баласчев во все глаза, изумленно-восторженно, даже благоговейно смотрел на профессора!

Я спросил Война Константинова и Недьо Недева:

— Что вы решили? Скажете вы мне все-таки, кто советовал вам молчать?