Лоуренс Блок - На острие

— Такие фильмы? Насколько мне известно, это вполне вероятно. Но мне попадались только грубые подделки.

— А вы стали бы смотреть настоящий фильм? Если бы нашлась хорошая копия и вас пригласили на просмотр?

— Без веской причины — никогда.

— А любопытства ради? Разве это не веская причина?

— Не думаю. Мое любопытство не простирается так далеко.

— А как бы я поступила? Вероятно, посмотрела бы, а потом казнила себя за то, что сделала это. Или же воздержалась бы, а потом все-таки жалела, что не воспользовалась возможностью. Как ее звали?

— Пропавшую девушку? Паула Хольдтке.

— Между Эдди и ней ничего не было?

Я подтвердил, что они не знали друг друга.

— В таком случае зачем вы хотели его повидать?

— Мы были друзьями.

— Давними?

— Нет.

— Чем же вы занимались вдвоем? Вместе ходили по магазинам? Извините, это бессердечно с моей стороны. Бедняга мертв. Он был вашим другом, и он умер. Но вы такие разные, что трудно поверить в вашу дружбу.

— У полицейских и преступников бывает много общего. Иногда.

— Так он был преступником?

— Когда-то. Мелким жуликом. Болтаясь на этих улицах, трудно стать кем-то еще. Конечно, прежде район был совсем другим.

— Теперь он облагораживается. Богатеет.

— У него есть перспектива. Но в окрестных домах еще живет немало крутых парней. Когда мы виделись в последний раз, Эдди рассказывал мне, что был свидетелем убийства.

Она нахмурилась, на ее лице отразилось волнение.

— Один человек до смерти забил бейсбольной битой другого в подвальной котельной. Это случилось несколько лет назад, однако работавший битой парень все еще здесь. Владеет кабаком поблизости.

Она снова отхлебнула виски. Пила как опытный выпивоха. И не похоже, что сегодня впервые. Конечно, это еще не значит, что она страдает запоями. Просто, бросая пить, становишься очень чувствителен к запаху винного перегара. Вероятно, за обедом, как это делают почти все, она выпила пива.

И все же то, как она отхлебывала неразбавленное виски, говорило о ее богатом опыте по этой части. Неудивительно, что она мне нравилась.

— Мэтт, еще кофе?

— Нет, спасибо.

— Точно? Вода еще горячая, меня это совсем не затруднит.

— Может, немного погодя.

— Кофе скверный, правда?

— Ну, не так уж он и плох.

— Не бойтесь обидеть меня. С чего бы это я огорчалась из-за кофе из банки? Когда-то, помню, я покупала кофе в зернах и сама молола. Знали бы вы меня тогда!

— Я рад, что хоть теперь с вами познакомился.

Она зевнула и потянулась, словно кошка, закинув руки за голову. При этом движении ее грудь под фланелевой рубашкой поднялась. Мгновение спустя руки опустились, и свободная рубашка вновь скрыла линии ее тела, которые показались мне очень соблазнительными. Когда, извинившись, Вилла встала и отправилась в туалет, я следил за каждым ее движением. Истершиеся на швах джинсы плотно облегали ее бедра. Пока она не вышла из комнаты, я не мог отвести от нее глаз.

Вернувшись, Вилла заметила:

— Мне кажется, я все еще чувствую тот запах.

— Его комната далеко, вы просто внушаете это себе. Конечно, потребуется время, чтобы от него избавиться. Впрочем, окна там открыли, и квартира быстро проветрится.

— Не важно. Хозяин все равно не позволит мне ее сдать.

— Еще одна квартира останется под замком?

— Думаю, да. Позже мне надо будет ему позвонить и сообщить, что он потерял квартиросъемщика.

Схватив бутылку, она повернула большую пробку. На ее руках не было колец, запястье обвивал черный ремешок часов с цифровым циферблатом; она не делала маникюр — ногти были коротко подстрижены. У основания ногтя на большом пальце я заметил белое полукружие.

Вилла сказала:

— Сколько времени прошло после того, как вынесли тело? Полчаса? В любую минуту может кто-то позвонить и поинтересоваться, сдается ли квартира. В этом городе люди смахивают на стервятников.

Она снова плеснула немного виски в свою банку, и Фред Флинстоун опять глупо ухмыльнулся.

— Скажу им, что квартира уже сдана.

— А тем временем люди спят на станциях метро.

— И на скамейках в парках. Впрочем, сейчас для этого слишком холодно. Я вижу их повсюду. Манхэттен все больше напоминает страну третьего мира. Но человек с улицы не сможет снять эту квартиру. Откуда он возьмет тысячу долларов в месяц?

— Однако люди, живущие в муниципальных домах, в конечном счете обходятся городу еще дороже. Город платит за отдельные комнаты в приютах до пятидесяти долларов за ночь.

— Знаю, знаю. К тому же там грязно и опасно.

Она отпила из банки.

— А может, и люди там тоже грязные и опасные?

— Может быть.

— Грязные и опасные люди, — повторила она нараспев, — в грязных и опасных жилищах — это, кажется, из уличной песенки восьмидесятых годов.

Закинув руки за голову, она поиграла резинкой, которой были перехвачены ее волосы. Грудь снова поднялась под рубашкой, и меня опять к ней потянуло. Сняв резинку, она расчесала пальцами волосы и тряхнула головой. Освободившиеся пряди волнами соскользнули на плечи и, обрамив лицо, смягчили его черты. У ее волос было несколько оттенков — от очень светлого до каштанового.

Она сказала:

— Ситуация просто безумная. Прогнила вся система. Мы всегда так говорили, но, похоже, были в конце концов правы. Я имею в виду проблему, а не решение.

— Мы?

— Да, черт подери! Господи, нас было не больше трех десятков, и все же мы оказались правы.

Вилла оказалась женщиной с богатым прошлым. Двадцать лет назад, будучи студенткой, в Чикаго она выступила за Демократический конвент. Полицейские, потерпев поражение в уличных схватках, разбушевались и лупили демонстрантов почем зря. Тогда-то ей дубинкой выбили пару зубов. Вероятно, это подтолкнуло ее к вступлению в Прогрессивную коммунистическую партию — одну из ветвей движения «Студенты за демократическое общество».

— По простоте душевной мы дали партии сокращенное название — ПКП, — рассказывала она, — которое очень напоминало название одного наркотика. Конечно, это происходило давно, и тот наркотик был тогда мало известен. Как, впрочем, и мы. В нашу группу никогда не входило более тридцати человек. Мы, однако, готовились к революции, собираясь направить страну на новый путь: установить государственную собственность на средства производства, полностью преодолеть классовые различия, устранить дискриминацию по признакам возраста, пола или цвета кожи, — словом, мы, тридцать душ, собрались вознести нашу страну на небеса. Думаю, мы действительно тогда верили в успех.

Она отдала движению годы жизни. Ей приходилось переезжать из города в город, устраиваясь работать то в ресторан, то на завод, и выполнять все, что ей приказывали.