Фредерик Браун - Зверь милосердия

Я расчесывала волосы, стоя перед зеркалом, когда Фрэнк вернулся из кухни. Подойдя сзади, он обнял меня.

— Доброе утро, — сказал он, целуя меня в шею.

— Доброе утро, дорогой, — ответила я. О Фрэнк, подумала я, если бы ты по-прежнему оставался для меня дорогим! Если бы только я могла любить тебя, как прежде! Ты отличный парень, я недостойна тебя, тем более что собираюсь причинить тебе боль.

Завтракая, он всегда просматривает утреннюю газету. Мне это не нравится, лучше бы поговорил со мной. Однако я никогда не делаю ему замечания, потому что чтение газет необходимо ему для работы. Когда мы закончили с едой и пили по второй чашке кофе, я поинтересовалась, нет ли в газете новостей по делу, которым он занимается.

— Ни строчки, Алиса, — ответил он. — Ничего, за что можно было бы уцепиться. Мы в тупике.

Я сказала:

— Думаешь, корреспонденты будут сегодня на похоронах?

— Полагаю, да, — вздохнул он. — Проклятье, как мне хотелось бы нащупать связь между Стиффлером и Медли! Или хотя бы выяснить мотив преступления.

Я налила кофе себе и ему.

— Ты говорил, что считаешь его психопатом. А какие у шизиков могут быть мотивы?

— У них они тоже есть, Алиса. Не такие, как у здоровых, свои, особые.

Я сказала:

— Из твоих рассказов о Курте Стиффлере можно предположить, что Медли убил его из жалости. Взял и положил конец его душевным мукам.

Фрэнк отложил газету в сторону и молча уставился на меня. Его лицо показалось мне каким-то тупым. Лишенным выражения.

— Ну, — сказала я с некоторым вызовом в голосе, полагая, что он собирается поднять меня на смех, — ты ведь только что сказал, что у психов свои мотивы.

Возможно, он и сам псих. Он ничего не ответил.

Когда он ушел, я прибрала в доме и собиралась принять душ, но раздался телефонный звонок. Звонил Клайд.

— Здравствуй, дорогая. Как дела?

— Клайд, — сказала я, — я просила никогда не звонить по субботам. У Фрэнка выходной, он мог сам поднять трубку.

— Успокойся, дорогая, — бодрым голосом ответил Клайд, — я только что видел, как он выходил из дома. Разве он сегодня не отдыхает?

— Работает, — ответила я.

— Тогда почему бы нам немного не развлечься? Перекусить в ресторане? Скажем, в «Хрустальном башмачке»? У меня событие, которое нельзя не отметить, — я заключил договор на установку кухонного оборудования в новом ресторане. Он должен открыться в ближайшие дни. Комиссионные — шестьсот зелененьких за пару часов работы. Как не обмыть такую сделку?

— Ты настоящий волшебник, Клайд. Шестьсот долларов за два часа работы. Больше, чем Фрэнк Рамос получает в месяц. Хорошо, встретимся через час.

Может быть, это и есть мотив, который я ищу? Отравленная и хрипящая в агонии собака. Ее убивают выстрелом из пистолета, чтобы прекратить мучения. Для чего Медли рассказывал нам этот эпизод с такими подробностями? Человек, изнемогающий от душевной муки, подавленный сознанием своей вины и понесенной утраты? Человек, для которого мир исчез в постигшей его катастрофе, в трагедии, лишившей его цели и смысла жизни, но который в силу религиозных предрассудков не может сам положить конец своему существованию? А рядом живет другой человек, способный сопереживать, воспринимать чужую боль, как свою собственную. И он решает совершить акт милосердия — выстрелом, которого несчастный не успеет даже осознать, положить конец его мучениям.

Но если известны два «акта милосердия», почему их не могло быть больше? Когда они начались? До того, как Джон Медли появился в Тусоне, или только здесь?…

С вознесшейся к небу церковной колокольни доносится звон. Шестеро мужчин несут гроб. Я стараюсь запомнить их лица. Позднее я узнаю у Трента их имена и фамилии и проверю каждого из них.

Джона Медли на похоронах нет. Рыжий Кахэн сидит по другую сторону прохода. Мы договорились, что придем по отдельности и сядем в разных местах. Так удобней наблюдать за происходящим, а впечатлениями и записями мы сможем обменяться потом.

Хоффман, конечно, в церкви. Роды Стерн нет, и я облегченно вздыхаю. Пришли двое рабочих со стройки. Я вижу завернутую в шаль мексиканку, соседку Стиффлеров. С ней мальчуган лет семи. Наверное, он играл с детьми Курта, Двое корреспондентов представляют газеты «Стар» и «Ситизен». Журналист из «Стар» устроился рядом с Рыжиком, рассчитывая раздобыть полезную информацию.

Раздаются удары колокола. Шестеро мужчин ставят гроб на катафалк. Колокола смолкают.

В наступившей тишине доносится раскатистый гул летящего высоко в небе реактивного самолета.

Я ловлю себя на мысли об Эрнсте Винкельмане — человеке, совершившем самоубийство с помощью сообщника. Именно его я имел в виду, когда рассказывал Рыжику о страдальце, которому принесли снотворное. Я подумал что его жена, яростно отрицавшая свою причастность, говорила, вероятно, правду. Не исключено, что Медли был знаком с Винкельманом, пусть поверхностно. Зная о его мучениях, он решил ускорить кончину неизлечимо больного из милосердия.

Надо отыскать миссис Винкельман, спросить, знает ли она Джона Медли. Не навещал ли человек с таким именем её умиравшего в больнице мужа? Или, что тоже возможно, не лежал ли Медли в той же больнице в одно время с Винкельманом. Последнее обстоятельство я смогу выяснить точно.

Мне пришли на память несколько нераскрытых убийств, случившихся в наших краях в последние годы. Одно, а может быть, и два вполне могли сойти за убийства из сострадания. В то время, правда, подобная мысль не приходила мне в голову.

…отец Трент продолжает читать заупокойную мессу. Говорит он на непонятной латыни, заставляя ощущать близкое присутствие Бога — милосердного Бога, которому небезразлично, чем каждый из нас занимается. Хочется верить, что именно с ним сейчас беседует священник.

Месса окончена, наступает тишина, в церкви слышится лишь легкий шорох.

Почему я жду прихода Джона Медли? Или венка с его карточкой?

Под заунывный колокольный звон гроб выносят из церкви. Я сижу так близко, что при желании могу коснуться покойника рукой. Часть присутствующих следует за катафалком на кладбище. Мы с Рыжиком двигаемся в том же направлении.

Когда я вошел в дежурку, там находилось пятеро наших парней. Четверо обсуждали последнюю игру «Тусонских ковбоев», а пятым был Фрэнк. Он одиноко сидел в углу, и вид у него был такой, будто он только что потерял последнего друга.

Не то чтобы он вчера крепко поддал и не успел протрезветь, просто у него был унылый, потерянный вид.

Я сказал:

— Гляди веселей, парень! Плевать, что сегодня воскресенье, а мы вкалываем. Главное, жизнь не так уж плоха.

Он пробурчал что-то себе под нос, даже не взглянув на меня. Я подумал, не семейные ли неурядицы причина его подавленного настроения. Его жену я видел всего один раз на полицейском балу пару лет назад. Приятная штучка, зовут ее, если не ошибаюсь, Алиса. Тогда мне показалось, что отношения между ними на уровне, хотя Фрэнк никогда о ней не рассказывает и вообще не упоминает в разговоре. Я даже не знал бы, что он женат, не звони он домой каждый раз, когда мы задерживаемся на службе. И похоже, вместе они никуда не ходят. Может, в этом и вся загвоздка. Трудно представить, чтобы женщина была счастлива, всё время сидя дома. Впрочем, всё это лишь догадки. Бог с ним, у каждого свои проблемы, мне тоже есть о чем поразмыслить. Когда холостяк вроде меня встречает девушку, о которой думает, что она «та самая», и которой собирается задать главный в своей жизни вопрос, ему невтерпеж поделиться с близкими людьми. Он желает представить эту девушку знакомым, отчасти чтобы показать её людям, потому что он ею гордится, но отчасти потому, что в душе у него ещё остается тень сомнения и он хочет, чтобы третьи, незаинтересованные лица дали свою объективную оценку. Представить её своим прежним подружкам он, естественно, не может, тем более нельзя показывать её безнравственным жеребцам из числа своих холостяцких друзей. Таким образом, в то время, когда ему остро необходимы совет и помощь, он обречен на полное одиночество.