Лео Мале - Коррида на Елисейских Полях

– Да, – согласился рыжий (он повернулся к своему коллеге). – Сегодня вечером состоится гала-премьера фильма "Хлеб, брошенный птицам" в кинотеатре "Голубая лента". С Люси Понсо. Кажется, это будет нечто сенсационное. Ты идешь?

– Еще не знаю, – ответил Ковет.

Поболтав еще минуту ни о чем, он снова перевел разговор на Денизу Фалез, и молодой человек сообщил нам все, что он знал о белокурой актрисе.

Так я узнал, что несколько месяцев тому назад она вдруг исчезла из поля зрения. Это было довольно таинственно. Болезнь? Может быть. Какого рода? Нервная депрессия – это присуще кинематографистам? Никто ничего не знал. Злопыхатели из корпорации утверждали, что она забеременела от Ломье и сделала аборт, так как заполучить ребенка от пузана – это уж никак нельзя было отнести к числу подвигов, которыми можно было бы гордиться даже в рекламных целях. Говорили также о жестоком разочаровании профессионального порядка. Однако, в общем и целом ничего определенного. Рабастен добавил, что не было никаких доказательств тому, что между Ломье и Денизой существовали какие-либо иные отношения, чем те, которые обычно имеют место между продюсером или режиссером и киноактрисой. Правда, Ломье не выставлял на всеобщее обозрение свою личную жизнь. Он жил отдельно от своей жены, но тем не менее продолжал находиться в законном браке с мегерой, которая только и ждала случая подать на развод и получить солидные алименты в лучших кинематографических традициях. Возвращаясь к Денизе Фалез, основные факты сводились к следующему: во-первых, она неожиданно отошла от дел; во-вторых, скрывалась в таком месте, которое ни одному журналисту не удалось обнаружить. Возвратившись из изгнания, если можно так выразиться, она снялась в знаменитом фильме "Мое сердце летит", чистом и добродетельном. Рабастен высказывал предположение, не удалилась ли она в какой-нибудь монастырь (в тот год на многих актрис нисходила благодать: обычная мода), который она потом покинула, не найдя в себе достаточной веры, но откуда она вынесла более скромную манеру поведения. Как бы там ни было, если она будет упорно придерживаться добродетельной линии поведения, то, в конце концов, – а Рабастен категорически утверждал это, – карьера ее лопнет. Она не обладала достаточным талантом, чтобы всплыть снова. И сама страдала от недостатка таланта, так как отнюдь не была глупа. Однажды она с кем-то поделилась, что самым горячим ее желанием было утвердиться в профессии благодаря силе драматической игры. Как бы не так! Она попробовала – и лучше не говорить о результате.

Ни разу рыжий не намекнул на что-либо похожее на любовную драму, которая могла бы оправдать употребление заряженного револьвера. Я даже предположил вмешательство зловредной супруги Ломье, но не настаивал на своем соображении. Данная законная супруга ни в коем случае не допустила бы, чтобы затеянный ею скандал обошли молчанием. Я воздержался и не стал подталкивать Рабастена развивать этот вариант. Он вскоре покинул нас, так как работа призывала его в иные сферы.

– Итак, выводы? – спросил Марк Ковет, снова заказав выпивку.

– Никаких.

– Но, в конце концов, Бюрма! Что-то же ведь было!

– Миражи! Миражи кино!

– О! Ладно, как хотите!

Мы пробыли там еще некоторое время, оставив друг друга в покое. Потом позавтракали, и Ковет ушел. Может быть, он отправился добывать сведения о Денизе Фалез. Оставшись один, я пошатался туда-сюда, размышляя над тем, что нам сказал Рабастен. И пришел к заключению, отвечая своему отсутствующему приятелю, что мадемуазель Фалез не уходила ни в монастырь, ни в родильный дом. Она удалилась в глубокое подполье, чтобы залечить свою рану на груди и прийти в себя от вызванной ею депрессии. А может быть, все эти странности имели самое примитивное объяснение? Но во всяком случае, мне никто не платил, чтобы я их разгадывал.

Ближе к вечеру я вернулся в "Космополитен". Служащий за конторкой сообщил мне, что недавно звонил Марк Ковет. Он просил меня перезвонить ему по номеру ЖУ Тенберг 80-60, что я тут же и сделал.

– Что нового? – спросил я его.

– Ничего особенного, – ответил журналист. – Хотите пойти сегодня вечером в кино? На фильм "Хлеб, брошенный птицам" с Люси Понсо?

– Было бы неплохо.

– Ладно. Тогда встречаемся в "Фукетс". Хорошо бы вы взяли свою машину.

– Чтобы проехать двести метров? Вас что, парализовало после полудня?

– Не исключено, что сразу после просмотра у меня будет срочная поездка. Я все объясню сегодня вечером. Мне нужна тачка. Могу я рассчитывать на вашу?

– Конечно.

Немного разочарованный, я положил трубку. Я лелеял надежду, что он расскажет мне что-нибудь интересное о Денизе Фалез. Когда я вышел из телефонной кабины, ко мне подошел администратор:

– Извините меня, месье, но я забыл сказать...

Он взглянул на листок бумаги, который держал в руке.

– Г-н Ломье... Вы знакомы с ним, конечно, не так ли?.. Г-н Ломье, продюсер, который живет в отеле ... так вот он звонил из киностудии. Хотя он и не просил вас перезвонить ему, но на всякий случай оставил номер телефона.

Я записал номер, но звонить не стал, так как время, указанное пузаном, уже прошло. Впрочем, в отеле Ломье тоже не было.

Некоторое время спустя, когда на террасе ресторана "Фукетс" мы встретились с Марком Коветом, он немного нервничал.

– Тачка с вами? – спросил он вместо приветствия.

– Она перед вами. Но хотел бы я знать...

– Старина, если этот фильм, который мы идем смотреть, будет таким, как о нем говорят, то я хотел бы быть первым, кто поздравит Люси Понсо и возьмет у нее интервью. Мощная статья в перспективе.

– И для этого вам нужна тачка? Разве Люси Понсо не будет присутствовать на презентации фильма?

– Нет, – ответил журналист, понизив голос и искоса оглядев наших соседей на террасе. – Нет. Она безумно трусит. Господи Боже мой! Поставьте себя на ее место. Уже пятнадцать лет о ней никто ничего не слышал; она не видела своего имени ни на одной афише. И она до сих пор сомневается, что все с ней случившееся – правда. И не хочет верить, из суеверия конечно, всему тому, что ей рассказывают, что ее талант не изменился и т. д., и т. п. Знаете, старина, сегодня вечером ее ждет триумф, и я знаю, по крайней мере, трех продюсеров, которые только и ждут конца просмотра, чтобы бросить ей под ноги горы золота, лишь бы она согласилась подписать с ними... (Он потер руки, словно он сам воспользуется этими изумительными контрактами). Сегодня вечером для меня, Бюрма, никаких баров. В то время, когда банда идиотов набросится на Жака Дорли, режиссера фильма, я рвану к Люси Понсо. Она живет в маленьком особнячке, вернее в небольшой вилле, которая является пристройкой к особняку рядом с Парком Монсо. Послушайте... Понсо... Монсо... это рифмуется. Свою статью я начну с поэтической нотки. Теперь вы понимаете, почему мне нужна ваша тачка, Бюрма? Мне надо быстро подсуетиться.