Лео Мале - Смерть ростовщика

– Потому что... потому что, вы думаете, что... что я убила этого... этого человека... Кабироля?

Я подобрал пакет из магазина женского белья и положил перед собой на стол.

– А разве нет?

Пакет был розовый, пересеченный надписью: "Розианн, чулки, тонкое белье, улица де Пети-Шан". В десяти метрах от моей конторы, если идти по авеню Опера. Элегантная витрина, соблазнительная и горячившая кровь, со всем необходимым для разжигания воображения холостяков и даже женатых. Вот так.

– Нет! – возразила она с горячностью. – И хорошо, что я вас встретила. Смогу вам все рассказать. Облегчить душу. Если бы только это меня успокоило...

Я заодно раскрыл и пакет, вытащив из него тоненькие как паутинка трусики, черные и отороченные кружевом.

– ...Вот уже два дня я не живу больше, я... Вы не слушаете меня, – пожаловалась она.

– Ошибаетесь. Просто можно делать две вещи зараз... – Я развернул изящную деталь туалета и рассматривал ее на вытянутой руке. – Но это пгосто пгелестно, – прогнусавил я, копируя смешные повадки игривого коммивояжера. – Беспокойство, о котором вы тут рассуждаете, не мешает вам думать о приобретении таких штучек, а?

– Ох! Да что же все это значит?.. – У нее вырвался нетерпеливый жест. – Женщина есть женщина. Сама не знаю, почему купила это...

– В любом случае, они очень красивы... будят воображение... И должны сидеть на вас как вторая кожа.

Ее щеки залились краской:

– Я не позволю вам злоупотреблять ситуацией. С меня довольно, я сыта всем этим по горло, понимаете? Довольно! Довольно!.. – Она затопала ногами, – Все вы одинаковые хамы, зовут вас Кабироль, Бурма, или все разно как! Грязные омерзительные хамы. Я...

Девушка задохнулась. Ее трясло как осиновый листок. Лицо под слоем косметики теперь стало белым как мел. Глаза закатились. Со слабым жалобным вскриком она сползла с кресла... Я открыл дверь:

– Помогите мне, Элен. Она потеряла сознание.

Элен, делавшая вид, будто печатает на машинке, оторвалась от своих вымышленных занятий и устремила взгляд на мою правую руку:

– Может, ей не нравится, когда с нее снимают трусики?

Выругавшись, я отбросил их. Элен оставила "Ундервуд", с двусмысленной улыбкой прошла в директорский кабинет и постаралась привести блондинку в чувство.

– Кто она такая? – между делом поинтересовалась моя секретарша. – Клиентка?

– Так, способ провести время.

– Дальше – лучше Я...

Элен замолчала. Тем временем гостья приходила в себя.

Она не стала спрашивать: "Где я?" Такого уже не бывает. Она разрыдалась. Такое еще случается.

– Успокойтесь, – утешала ее Элен, – тише. Он уже давно не опасен.

Она помогла девушке подняться и снова сесть в кресло. Я налил ей третий стакан, но она не пожелала к нему притронуться, а смотрела на меня влажными глазами побитой собаки с потеками от размытой туши, которой были накрашены длинные ресницы. Даже несмотря на это, девушка выглядела очень красивой.

– Извините меня, – пробормотала она. – Я... Этот страх, преследующий меня уже два дня... Это напряжение... Я хочу уйти.

Она постаралась вложить в последнюю фразу всю возможную энергию. Но энергии было – кот наплакал.

– Только не в таком состоянии, – отозвался я. – Отдохните и успокойтесь.

Я сделал знак Элен, что можно вернуться к машинке. Она подчинилась без лишних комментариев.

Мы с Одетт Ларшо остались вдвоем. Молодая девушка понемногу успокаивалась. Грудь уже не вздымалась так бурно и всхлипыванья истощались. Она вытерла глаза и нос смятым носовым платком, вздохнула, провела рукой по вспотевшему лбу и откинула упавшие на щеку волосы. Я прочистил горло:

– Хм-м... Знаете, я не хотел вас пугать...

Она не отозвалась.

– Конечно, я затронул тягостные воспоминания...

Тихий всхлип. И все.

– Если я правильно понял, Кабироль был именно таким типом, да? С темпераментом, как у кролика. Сдвинутый на идее растления несовершеннолетних, он хотел...

– Я вас умоляю... – прошептала она.

– Послушайте, малышка, Мне нужно знать. Я тоже более или менее замешан в этой истории.

Я придвинул себе стул и уселся напротив блондинки.

– Итак? Да или нет?

– Да.

– Но он не довел дело до конца? Он вас только поцеловал?

– Да.

– Тогда вы схватили валявшийся на столе нож для бумаг и ударили его.

От внезапно залегшей тени ее глаза из серых стали темно-свинцовыми, как грозовое небо. Она пристально взглянула на меня:

– Это ужасно!..

Я пожал плечами и отечески похлопал ее по коленке:

– Не стоит преувеличивать. Со многих точек зрения Кабироль был гнусным и довольно злонамеренным типом.

Она почти закричала:

– Но вы, значит, не понимаете, господин Бурма?! Я... я не делала этого!

– Вы не убивали его?

Она отрицательно покачала головой. Я улыбнулся:

– Ну что ж, в таком случае, он, вероятно, не был таким уж законченным негодяем. Он еще оказался чувствителен к угрызениям совести. И, чтобы наказать себя за свое поведение по отношению к вам, он сам пронзил себе сердце.

Она замотала головой, и ее волосы разлетелись в разные стороны.

– Вы жестокий...

Закрыв лицо руками, девушка наклонилась вперед, опершись локтями о колени. Сквозь пальцы глухо донесся ее голос:

– ...Он меня... да, он меня поцеловал... крепко, очень крепко... и прижал к себе... я вырвалась... я оттолкнула его... и убежала, сгорая со стыда...

– И на лестнице встретились со мной?

– Я... да... возможно... не помню.

– Я помню. И помню, что вы вернулись... Может, не специально для того, чтобы наградить меня тумаком по затылку... но, так или иначе, я его получил.

Ладони ее скользнули вниз по щекам. Мгновение она их разглядывала, словно не зная, что с ними делать, потом предоставила их собственной участи и они упали вниз. Но и там не задержались, а скользнули к подолу юбки и стыдливо потянули за него. Между тем, юбка открывала немногое.

Одетт Ларшо вскинула голову и грустно взглянула на меня.

– Вы ведь не верите в то, что говорите? Это невозможно.

Я промолчал.

– Это не я.

– Но вы ведь возвращались?

– Да.

– Зачем?

Она заломила руки и пожаловалась:

– Вам доставляет удовольствие меня мучить. Да, я знаю, преступниц всегда мучают... Но я не преступница!.. Боже мой! Что я должна сделать, чтобы вы мне поверили?

– Просто рассказать мне свою версию происшедшего, – подсказал я. – Это не должно быть очень сложно. И я обещаю больше вас не прерывать.

Она послушалась. Рассказ получился длиннее, чем я ожидал. Не потому, что был так уж сложен, но его отличали сбивчивость и непоследовательность, перемежали молчания и жалобы, он пестрел повторами и возвратами, способными внушить зависть кому-нибудь из новомодных режиссеров.