Деннис Лихэйн - Святыня

Мы вернулись к Дезире, и Энджи отвязала ее руки от спинки кресла, а потом, нагнувшись, потуже затянула узлы на ее щиколотках.

Дезире подняла на меня взгляд. Она тяжело дышала ртом, предпочитая не трогать носа.

— Вы сумасшедший, — сказала она.

Я кивнул:

— Вы же хотите смерти отца, разве не так?

Она отвернулась от меня и уперлась взглядом в пол.

— Эй, Тревор, — окликнул я, — вы все еще хотите смерти вашей дочери?

— Всеми силами, которые еще остались в моей душе! — воскликнул он.

Я опустил взгляд на Дезире, и она, склонив голову к плечу, искоса взглянула на меня из-под набрякших век и из-за завесы упавших ей на лицо волос медового цвета.

— Обрисую вам ситуацию, Дезире, — сказал я в то время, как Энджи направилась к Тревору, чтобы развязать его руки и проверить, крепко ли связаны щиколотки. — Ноги у вас обоих связаны, у Тревора немного слабее, чем у вас, но не так, чтобы значительно. Я посчитал, что двигается он медленнее, чем вы, и потому дал ему небольшую фору. — Я указал рукой на полированный паркет. — Вот ваше оружие. Доберитесь до него, приведите пистолеты в боевую готовность и сделайте с ними все, что захотите.

— Вы не можете так поступить, — сказала она.

— Дезире, «не можете» — это категория из области морали. А вам должно быть известно, что можем мы все, что взбредет нам в голову. Вы живое тому подтверждение.

Я вышел на середину комнаты, откуда мы с Энджи стали смотреть, как отец и дочь разминают руки, готовясь к единоборству.

— Если у кого-то из вас двоих явится светлая мысль, объединив усилия, ринуться за нами в погоню, — сказала Энджи, — мы едем в редакцию «Бостон трибьюн», так что не теряйте даром времени. Тому из вас, кто останется жив, если кто-то один в живых останется, правильнее всего будет попытаться сесть на самолет. — Она толкнула меня локтем. — Хочешь что-нибудь добавить?

Я смотрел на этих двоих, как они вытирают ладони о бедра, как вновь и вновь сгибают и разгибают пальцы, как наклоняются к спутанным веревками щиколоткам. Их генетическое родство было очевидно — оно проявлялось в жестах и движениях, но еще глубже, еще страшнее это сходство проявлялось в их нефритово-зеленых глазах. Глаза эти у обоих имели одинаковое выражение — алчности, упрямства и бесстыдства. Это было первобытное выражение, присущее скорее пещере, чем прохладному комфорту этой комнаты.

Я покачал головой.

— Ну, адского вам веселья, — сказала Энджи, и мы вышли, заперев за собой дверь.

Мы спустились по черной лестнице и очутились возле боковой двери, ведущей в кухню. Над нашими головами раздалось какое-то мерное поскрипывание, как будто скребли по полу. Потом стук, и вслед за этим стукнуло еще раз — с противоположной стороны.

Мы вылезли наружу и по тропинке пошли вдоль заднего газона, в то время как море заметно успокаивалось.

Я прихватил ключи, отобранные у Дезире, и, пройдя мимо сада и переделанного во флигель сарая, мы остановились возле моего «порше».

Было темно, но от звезд исходило сияние, проливавшее свет в черноту ночи, и мы стояли около моей машины и глядели вверх, на звезды, любуясь их сиянием. Массивное обиталище Тревора Стоуна поблескивало и мерцало, а я вглядывался в плоскую безбрежность темной воды, туда, где на горизонте она смыкалась с небом.

— Гляди, — сказала Энджи и указала на светлую звездочку, мелькнувшую в черноте небес; она рассыпала искры, устремляясь куда-то за пределы нашего зрения, но так и не довершив свой полет, преодолев две трети пути, она взорвалась, превратившись в ничто, а звезды вокруг глядели на это, как казалось, совершенно безучастно.

Ветер с океана, так громко завывавший во время моего прибытия, сник и замер. Ночь теперь была до невероятности тихой.

Первый выстрел прозвучал хлопком фейерверка, второй был как Божие благословение.

Мы ждали, но больше звуков не последовало — лишь тишина и далекий усталый плеск прибоя.

Я открыл дверцу Энджи, она влезла внутрь и, потянувшись, пока я обходил машину, толкнула дверцу с моей стороны.

Мы дали задний ход, развернулись, миновали подсвеченный фонтан и сторожевые дубы, объехали мини-лужайку с обледеневшей купальней для птиц. Когда под моим радиатором зашелестел белый гравий, Энджи вытащила коробочку пульта, которую нашла в доме, нажала кнопку, и тяжелые чугунные ворота с фамильным гербом и буквами «Т. С.» в центре его разомкнулись, не то приветствуя нас, не то прощаясь, — движение это можно было толковать как угодно, все зависело лишь от угла зрения.

О том, что произошло, мы узнали, лишь возвратившись из Мэна.

В ту же ночь, как мы оставили Тревора, мы поехали по побережью в Кейп-Элизабет, где поселились в бунгало с видом на океан в маленьком отеле, служащие которого были крайне удивлены прибытием хоть каких-то постояльцев до того, как стаял снег.

Мы не читали газет и не смотрели телевизор; мы вообще ничего не делали, лишь вывесили табличку «Просьба не беспокоить», заказали обслуживание в номер, а по утрам валялись в постели, наблюдая пенные барашки атлантических волн.

Дезире убила отца выстрелом в живот, а он прошил ей грудь пулей. Их нашли лежащими лицом друг к другу на паркетном полу, кровь сочилась из их тел, а волны прибоя лизали фундамент дома, который они делили в течение двадцати трех лет.

По слухам, полицейские были озадачены как трупом лакея в саду, так и тем, что отец с дочерью перед тем, как убить друг друга, были привязаны к креслам. Шофера лимузина, который привез в этот вечер Тревора домой, допросили и отпустили, и полиция так и не нашла следов чьего бы то ни было присутствия в доме в тот вечер помимо самих жертв.

В ту же неделю нашего отдыха начали выходить публикации Ричи Колгана о деятельности «Утешения в скорби» и Церкви Истины и Откровения. Церковь немедленно вчинила иск «Трибьюн», но ни один судья не принял иска к рассмотрению. К концу недели были временно прикрыты несколько филиалов «Утешения» в Новой Англии и на Среднем Западе.

Однако, несмотря на все его усилия, Ричи так и не удалось установить, кто стоит за личностью П.Ф. Николсона Кетта и как разыскать его самого.

Но всего этого в Кейп-Элизабет мы не знали.

А знали мы только друг друга, звук наших голосов, вкус шампанского и тепло наших тел.

В разговорах мы не касались ничего серьезного, и увлекательнее разговоров я не вел уже много лет. Мы не сводили глаз друг с друга в долгие, напоенные эротикой паузы или вдруг разражались смехом.

В багажнике моей машины я в один прекрасный день обнаружил книжечку сонетов Шекспира. Книгу эту подарил мне агент ФБР, вместе с которым я за год до этого занимался делом Джерри Глинна. Специальный агент Болтон презентовал мне эту книжку, когда я мучился в тисках депрессии. Он пообещал, что книга мне поможет. В то время я ему не поверил и бросил книгу в багажник. Но в Мэне, в то время, когда Энджи принимала душ или спала, я стал читать эти стихи и прочел большинство из них, и хотя я никогда не был большим поклонником поэзии, Шекспир мне понравился, понравилась чувственная плавность его строк. По-видимому, он куда больше моего знал о любви, потерях, человеческой природе и вообще обо всем.