Александра Стрельникова - Танцы минус [СИ]

Убиться! Лучшей рекламы и не придумаешь!

— А еще, — говорит мне на ухо Яблонский, перекрикивая поднявшийся после просмотра ролика шум, — я сговорился с Кондратьевыми, и мы совместными усилиями заплатили за то, чтобы этот ролик покрутился на всех ведущих телеканалах в самое убойное время. И как раз тогда, когда фильм мой выйдет в прокат. Все еще будешь сомневаться в том, что твой бизнес-проект окажется успешным?

Смеюсь, отрицательно качаю головой и повисаю у него на шее. Все-таки он не мужик, а золото.

— Значит, ты согласна принять от меня этот дар?

Киваю, смеясь.

— Тогда скажи: «Да!»

— Да, — говорю я, и этот невозможный человек тут же цапает меня за правую руку, сжимает пальцы на ней в кулак, оставляя свободным только безымянный, после чего торжественно надевает на него диск с клипом.

Получается это так многозначительно, что по залу прокатывается веселый гомон, а журналисты кидаются к нам с камерами и фотоаппаратами наперевес. Яблонский ржет довольно. Убила бы паразита!

— Теперь как порядочная женщина ты будешь обязана на мне жениться.

— Не жениться, а выйти замуж.

— Ты же знаешь — с тобой я согласен на все. Можешь даже усыновить меня. Только тогда, если дело у нас когда-нибудь все-таки дойдет до постельки, то там у нас будет сплошной инцест…

Смеюсь.

— Что, слабо?

— На «слабо» только дураки ловятся.

— Попробуй, поймай!

— А слабо тебе, Ваня, вот прямо сейчас развернуться и отправиться кадрить кого-нибудь другого?

Обижается. Вижу, что обижается. Но в очередной раз делает вид, что на самом деле ему все равно. Скверно. Если раньше эти его обиды доставляли мне мстительное удовольствие (хотя совершенно непонятно, за что я ему мстила, ведь не за своего же теперь уже официально БЫВШЕГО мужа?), то теперь причиняют боль. Беру его за руку, крепко сжимаю ее и шепчу, привстав на цыпочки:

— А вдруг я делаю минет еще хуже Оксаны? И вообще…

Что-то меняется в его лице. Неужели понял, что я наконец-то приняла решение?.. Смотрит внимательно, словно на всю жизнь запомнить хочет. Потом склоняется поближе и проводит пальцами по моему обращенному к нему лицу — по щеке от виска к подбородку, по нижней губе…

— Главное, чтобы ты просто рядышком была.

И это свое желание — быть рядом — он реализует на практике так упорно, что даже с трудом удается отпроситься в туалет. Весь оставшийся вечер, до того момента, когда можно позволить себе уйти, не вызывая лишних пересудов и никого не обидев, он держит меня за руку, как нервная мамаша уже один раз потерявшегося карапуза. Потом продолжает сжимать мою ладонь в машине, ухитряясь рулить одной рукой. Потом в лифте. Потом пока отпирает дверь своей квартиры… Отпускает только в спальне. Его поцелуи жарки и щекотны — все-таки очень чудно и непривычно целоваться с бородатым и усатым мужиком. Руки опытны и властны. Тело упруго и неутомимо. Мне так нравится захватывать губами колечки в его ушах! Они кажутся такими приятно-прохладными на фоне того жара, который рождается между нами!

Какие-то комплексы или запреты по части секса если когда-то у него и были, то Иван от них давно избавился. Так что совершенно неожиданно для себя узнаю и испытываю массу новых ощущений. Многие вызывают безудержный хохот, другие, напротив, делают предельно серьезной, сосредоточенной, нацеленной только на то, что чувствую. Он не стесняется просить меня сделать для него то или это. И вообще свободно говорит в постели о своих и моих желаниях и ощущениях, что для меня совершенно ново и действует дико возбуждающе…

Пока отдыхаем после первого «раунда», совершенно счастливый Яблонский опять-таки не молчит, а во всю горлопанит матерные частушки:

Хохочу и тоже пою:

Объявляет с серьезным видом:

— Это про меня. Затейник у меня — о-го-го какой.

Изучаю предмет его хвастовства придирчиво. Благо теперь он единолично мой. По крайней мере временно. Он следит за моими действиями, затаив дыхание. Мучаю его какое-то время критическими взглядами и выраженьем скепсиса на лице, а потом изрекаю:

— Хвастунишка.

Хохочет, откинувшись на подушки.

— Балда! Взрослая уж тетка, а не знает, что главный «затейник» у мужика зде-есь!

Приподнимается и стучит согнутым пальцем себе по лбу. Целую его. Что тут возразишь? Прав! Потом невольно вздыхаю.

— Вот только слишком этот самый «затейник» у тебя… массовый.

И чего вспомнила, только сама себе настроение испортила? Отворачиваюсь. Обнимает, притягивает к себе, прижимается всем своим длинным телом. А потом кладет растопыренную ладонь на мой живот.

— Роди мне, Маш, девочку. Такую же рыженькую как ты. И еще мальчика. Или двух. Люби меня и моих детей безо всяких условий, причин и обстоятельств. Встречай дома с улыбкой, провожай утром поцелуем. И, клянусь богом, я стану для тебя таким мужем, о котором может мечтать любая баба. И, знаешь, что самое главное? Не потому ведь, что ты выполнишь все эти мои глупые мечтания, а просто потому, что люблю я тебя, заразу, и не разлюблю, наверно, уже никогда…

И в этот момент я отчетливо понимаю, что так оно и будет. Я не наивная дурочка и отдаю себе отчет, что во время командировок, «на натуре», он, скорее всего, будет позволять себе прогуляться налево. Но также знаю, что не сделаю ничего, чтобы убедиться в этом, поймать его, проследить за ним. А он со своей стороны приложит все усилия, чтобы я, не дай бог, случайно не узнала о его «леваках»… И не из-за того, что будет бояться моего гнева, а просто потому, что мы — я и наши дети — всегда будем для него важнее всех. Потому, что ради нас он пойдет на все: свернет горы, построит замки и победит дракона. А еще он никогда не усомнится в моих силах, поддержит меня в любом начинании, а много лет спустя, глядя на нашу первую внучку с улыбкой скажет: «Эта маленькая разбойница — вылитая ты». И поцелует. Сначала ее — легко и осторожно. А потом меня. Уже, быть может, без прежней страсти, но с всегдашней любовью и нежностью.